Джон Уэйн - Спеши вниз

Чарлз и Вероника медленно двинулись с места. Лающий голос молодого преподавателя еще долго сопровождал их, далеко разносясь в солнечном воздухе.

Готовясь к сегодняшней прогулке, он никак не думал, что они проведут «день на реке». Чересчур обычное и доступное, штамп в действии: молодая любовь, журчание воды, уединение в лодке, которая невольно сближает друг с другом своими тесными, жесткими бортами. Он уже вышел из того возраста, когда его влекло такое сочетание. Но действительность еще раз показала, насколько он неправ, опять проявляя пошлую глупость своего юношеского отрицания всех романтических аксессуаров, которые далеко не утратили ни своей силы, ни значения. Бродя по сырым луговинам, они незаметно для себя очутились на берегу реки, которая манила их к себе; лодочник дал Чарлзу шест, записал номер их лодки и оттолкнул ее на середину реки, а обычная банальная обстановка сейчас же оказала свое действие, готовая еще раз вызвать обычные банальные чувства.

Впрочем, ни обстановка, ни чувства не были ни обычны, ни банальны. После стольких неуклюжих попыток, стольких случаев, когда, казалось, все уже шло, как надо, но выдыхалось и терпело неудачу, — теперь наконец смесь дала вспышку. Магические заклинания, которые повторялись в его устах все более вяло, внезапно зазвучали ярко, они по-сказочному превратили лягушек и крыс снова в людей, фея спорхнула с рождественской елки, соломинки обратились в золотые нити. Было ли это просто потому, что он теперь с ней? Чарлз не мог решить, но, конечно, был в этом момент удачи или магии (не синонимы ли это?), смешавший воедино все скучные слагаемые и сделавший все живым и прекрасным. Солнечный свет на воде знал, что делать: умудренный опытом многих столетий, он умел произвести желанный эффект, отражаясь на затененной поверхности листьев, нависших над рекой как раз на должной высоте. Хор птиц был прекрасно срепетирован, цветы и трава в точности знали свои роли; прохладные серые громады вековых зданий на заднем плане с точным расчетом уравновешивали своим контрастом спокойное стадо грузных коров, расположившихся на лугу. Утонченно-вкрадчивое, многократно фотографированное, закрепленное в стольких путеводителях и календарях, очарование всего ансамбля, казалось, должно было приесться и не производить впечатления. Однако оно действовало, и Чарлзу пришлось признать, что это был все тот же испытанный метод: как и все прекрасные иллюзии, все было преисполнено непоколебимой уверенности в себе, и эта уверенность была в конце концов неотразима.

Позднее он обнаружил, что не может припомнить ни одной подробности из этих двух часов, проведенных на воде. Ничего, разве только сумочку Вероники, лежавшую на дне лодки. Она была несколько необычной формы, жесткая и квадратная, с застежкой, которая напоминала свернувшуюся золотую змею. Перед каждым толчком мокрый шест, скользнув по ладоням, упирался в каменистое дно, а сам он, нагнувшись вперед, невольно останавливал взгляд на сумочке, спокойно и доверчиво лежавшей у ног хозяйки и с собачьей преданностью готовой хранить и носить ее вещи и открывать свои секреты только хозяйской руке.

В том, что произошло дальше, забавнее всего была полная естественность, непринужденность, отсутствие всего показного и каких-либо стараний. Всегда, когда он позволял себе об этом думать, он представлял, что, если когда-нибудь они станут любовниками, это произойдет после решающего, тщательно подготовленного разговора, формального и откровенно обсужденного предложения или по крайней мере после того, как пройдет период натянутости и взаимной стесненности. Но на самом деле действительность не требовала от них ни слов, ни сознания, что надо что-то сделать , обдуманно и сурово, переступив какой-то порог. Нет, это было совсем не так. Они, казалось, долго смотрели друг на друга сквозь стеклянную преграду, мгновенно ослепленные, закрыли глаза, а, открыв их, обнаружили, что нет между ними этой прозрачной, но непреодолимой преграды, что она растаяла в воздухе.

Они поняли это еще до того, как снова заговорили. Они знали это, идя меж полуобвалившихся каменных изгородей, освещенных золотистыми лучами заката; знали, сидя со стаканами в руке на замызганной деревянной скамье и разговаривая друг с другом не словами, а мыслями.

Наконец он растерянно сказал:

— Пожалуй, нам пора возвращаться…

Она поставила стакан, спокойно и тихо, и сказала:

— Вы же знаете.

— Что знаю? — все так же растерянно спросил ои, но тоже спокойно, без обычной неприязни к себе.

— Что мы не вернемся, — сказала она.

— Да, не вернемся, — повторил он. — Сегодня не вернемся. Мы здесь, мы вместе, мы счастливы, и мы не вернемся.

— Идите договоритесь, — сказала она. — Я подожду вас здесь. Но только не задерживайтесь, Чарлз.

Он встал и пошел договариваться.

— Так не задерживайтесь, — повторила она.

— Взгляните в окошко, — сказал он. — Это я уже возвращаюсь обратно.

Он пошел и договорился.

В тот день надо было пригнать в порт девять машин, и они вели их под легким летним дождем, держа дистанцию примерно в сто шагов. Чарлз был последним. Он отдыхал за рулем, движение было не сильное, и только краем сознания он был здесь, в машине: все существо его, со всем жаром умиротворенного преклонения, было полно мыслью о Веронике. Горделивое сознание, будь что будет, а он победил , было для него внове. В поисках какого-нибудь сравнения, чтобы определить то, что он переживал, Чарлз представил себе неклассного игрока, скажем теннисиста, который каким-то образом сравнялся, а потом сверхчеловеческим усилием переиграл на несколько очков своего сильного партнера, и вот внезапно объявляют, что, хотя игра еще продолжается, очков больше засчитываться не будет. Теперь, что бы ни случилось, какие бы ошибки он ни допустил, он все равно победитель. И от этого чувства беззаботной уверенности игра его может подняться до неожиданного блеска и совершенства — и такой, думал Чарлз, будет отныне и его жизнь. Победа за ним. Ему удалось достичь того, чего он так добивался и что не оказалось иллюзией. Тому свидетельство — как легко было у него на душе, как живил и веселил его каждый вздох; словом, он был счастлив!

Однако какое-то внешнее впечатление все же пробилось с периферии его мозга. Вот уже с четверть часа его смотровое зеркало время от времени отражало какое-то движущееся пятно. Сейчас это пятно обозначалось резче, и, хотя машина шла с довольно большой скоростью, Чарлз слегка посторонился, чтобы пропустить мотоциклиста. В зеркале он увидел переднее колесо и щиток мотоцикла. Это была одна из больших и обильно разукрашенных американских машин. Кремового цвета, она была снабжена всяческими рефлекторами, щитками, сигнальными рожками. На месте седока за рулем громоздился куль каких-то одежек.