Джон Уэйн - Спеши вниз

— Вот те на! — воскликнул какой-то юнец в желтом джемпере, подделываясь под просторечие. — Да, никак, мы ведем спор по сократовскому методу!

Кое-кто из гостей захихикал, стараясь ослабить напряженность. Но Бердж поставил свой стакан на стол и не сводил глаз с Чарлза. Лицо у него стало сизо-багровым.

— Вы всегда отличались способностью отпускать идиотские шуточки. Когда я покидал колледж, то надеялся, что больше никогда не услышу ничего столь же идиотического.

— Нет, вы ответьте на мой вопрос, — огрызнулся Чарлз.

Он терял терпение: дело принимало серьезный оборот.

— Да, я отвечу на ваш идиотский вопрос, — сказал Бердж тем «зловеще холодным» тоном, которым он запугивал двенадцатилетних малышей, когда был старостой выпускников. («Если он говорит с тобой спокойно — жди взбучки, если орет — значит все обойдется», — поучали старшие побелевших от ужаса мальчуганов.) Он приблизился к Чарлзу и, остановившись шагах в пяти, весь как-то неестественно вытянулся.

— Если человек и старается показать себя в такой приличной игре, как рэгби, — сказал он холодно и отчетливо, — это только доказывает, что он настоящий парень. И, если зрители начинают аплодировать, это их способ сказать ему: «Ты настоящий парень. И мы это ценим». А всякий настоящий парень должен хорошо играть в такую приличную игру, как рэгби. Если вы это называете «привлекать к себе внимание», то я другого мнения. Я называю это поведением настоящего парня.

— В такой приличной игре, как рэгби, — сказал Чарлз, передразнивая манеру Берджа.

Бердж шагнул к нему. Чарлз думал, что Бердж его ударит, и чуть было не заслонился кулаками. Но Бердж сдержался: присутствовали женщины, женщины его круга.

— Полагаю, что люди, подобные вам, не назовут рэгби приличной игрой, — сказал он, вызывая Чарлза на какую-нибудь действительно оскорбительную реплику и надеясь, что тот разоблачит себя как ренегат. — И еще, — сказал он, повышая голос, когда вызов его был встречен молчанием. — Что за идиотскую роль вы разыгрываете, Ламли? Вот говорят, что вы работаете в больнице простым санитаром. Таскаете помойные ведра и выносите горшки. Что за великая идея кроется за всем этим идиотством?

Чарлз был взбешен до предела. Сердце у него яростно колотилось, и глаза заливало кровью.

— Следует ли мне считать, Бердж, — сказал он слегка прерывающимся от гнева голосом, — что вы вмешиваетесь в мое право, неотъемлемое право гражданина, выбирать себе работу по собственному усмотрению?

Две женщины придвинулись к ним вплотную и стали увещевать обоих, стараясь затушить ссору. Это была хозяйка дома, которая являлась, вероятно, и другом своего жильца, и высокая девушка с землистым цветом лица, как видно, заинтересованная в Бердже, может быть даже его невеста. Но было слишком поздно. Все напряженно вслушивались, и теперь Берджа уже нельзя было остановить.

— Да, можете считать, если ваше идиотство этого желает! — кричал он. — Подобную работу должен выполнять тот, кто для нее рожден. Вы человек вполне определенного происхождения, определенного воспитания, хотя, судя по вашему идиотизму, этого не скажешь. Вы должны были избрать себе вполне приличную профессию, ради которой вам и давали воспитание и образование, и пусть выносят помои те, кто для этого был воспитан и обучен.

По толпе гостей прошел одобрительный ропот. Бердж выразил основной и главный из их символов веры.

— Так вы, значит, отрицаете, что труд санитара в больнице — это полезная и необходимая работа? — спросил Чарлз.

— Вовсе нет. Не думайте подловить меня каверзными вопросами. Да, это необходимо, как необходимо чистить мусорные ящики, — кричал этот образованный человек, — но есть определенные слои общества, которые рождены и воспитаны для этого. Но мы к ним не относимся. Если вы избираете подобного рода работу, значит вы ренегат и… — он пошарил в своем скудном запасе метафор и вытащил неизменную: — значит, вы ренегат и изменили окраску. А я не люблю тех, кто меняет окраску. И никто из нас их не любит. Мы уже обсуждали ваше поведение еще до того, как вы сюда явились, и, если хотите знать, пришли к общему выводу, что это позор и безобразие.

Стоявшему рядом с ним человеку, имени которого Чарлз не знал, было, видимо, неловко; его чувство неловкости разделяли многие гости. Не будучи столь непримиримы, как Бердж, они были недовольны им: он выдал, что они обсуждали поведение Чарлза еще до того, как предоставить ему гостеприимство. Однако подружка Берджа, насколько заметил Чарлз, вовсе не была смущена и глядела на него с холодным презрением. Было уже слишком поздно мирить спорщиков, и она молчаливо стала на сторону Берджа.

— А я и не хочу этого знать, — возразил Чарлз. — И не желаю, чтобы мне тыкали в нос ваши нелепые допотопные прописи об аристократии и «расе господ». Под ренегатством вы разумеете тот случай, когда помыкающий рабами саиб проявляет хоть какую-либо человеческую общность с теми, кого он погоняет, с теми, кто такие же люди, как и он сам. Эти идеи давно устарели и отмерли на практике, они сохраняются только в мозгу таких ископаемых, как вы.

— Боже правый! — воскликнул Бердж с искренней и неутолимой ненавистью. — Вы говорите в точности, как эти чертовы социалисты. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! — заорал он, поднимая сжатый кулак.

— Я говорю только, что всякая работа, полезная и честная работа…

— Пролетарии всех стран, соединяйтесь! — снова взвизгнул Бердж, потрясая кулаками.

Он казался одержимым. Продолжать с ним спор было бесполезно.

— На вашем месте, — с холодной ненавистью сказала Чарлзу землистолицая дева, — я бы сейчас же ушла отсюда, пока вы не накликали беды вашими красными идеями.

Он уже готов был уйти, но что-то в нем прорвалось при мысли о такой неразумной, животной нетерпимости.

— К черту красных! — воскликнул он. — Я против вас в целом ничего не имею, господа. Вы собираетесь заниматься полезным делом, и, когда вплотную столкнетесь с ним, вы поймете, что такое жизнь, но я не могу не сказать вам, что такие, какие вы есть вот здесь, сейчас, вы способны вызвать во мне только презрение.

Все столпились вокруг него, теперь уже не скрывая своей вражды.

— Я презираю вас по двум причинам, — продолжал он яростно и быстро. — Во-первых, потому, что мое воспитание, которым вы меня попрекаете, шло такими путями, которые не оставили во мне ни малейших иллюзий насчет разделения человечества на спортивные команды, именуемые классами, и, во-вторых, потому, что, пока вы живете вашей пустой жизнью — смешиваете коктейли, пьете пиво, на ночном дежурстве шлепаете сиделок по мягкому месту, — я живу, как все, в настоящем мире, кое-что узнал о нем, и главное…