Анатолий Азольский - Легенда о Травкине

— Мне нужен не столько монтажник, сколько ярко выраженный социальный тип, — вслух рассуждал Травкин. — Коллектив таких личностей и будет называться рабочим классом площадки. Инженеры — отдельно, особо, вне. Их, инженеров, выделим одеждой, другим цветом халата, к примеру. У всех на «Долине» будет единый интерес — сдать станцию в срок. Но общий интерес подтвердим различием частных интересов. Раньше надо бы все это сделать, тогда не понадобился б кнут. И пряник тоже. Ну, приступим.

В сарай втащили стол, стулья, за столом сидел Травкин, на стульях у противоположных стен — Воронцов и Родин. Косые плоскости солнечного света напомнили Вадиму Алексеевичу тот день, когда он увидел Родина. («Леня, где ты?»)

Входил бригадир, щурился, привыкал к рыбьему душку сарая, к гулкости его, освещенности. Травкин спрашивал о стаже работы, говорил о трудностях быта на 35-й, о том, что работать надо в семь потов, без выходных, что премиальная сумма не определена еще, что строжайшая дисциплина — залог успеха, что...

Бригадир смело («И не таких начальников повидали!») присаживался, начинал загибать пальцы.

— Мы — вам, вы — нам... Что требуете — сделаем. Однако учти, начальник, что мы — рабочий класс, мы работяги, мы первая производительная сила. Поэтому давай условимся. Первое: жить в офицерской гостинице, по два человека в комнате, не больше, сейчас, начальник, не военный коммунизм, а к высшей фазе приближаемся, и постельное белье, само собой, — мы же из Москвы, а не из Ашхабада. Второе: командировочные не два шестьдесят, не три, а, как привыкли мы, по пять шестьдесят минимум. Третье: колхозы нам надоели, только офицерская столовая, согласны доплачивать за фрукты. Четвертое: всем — по пять тарифных ставок при закрытии нарядов, и если первый же наряд так не закроют — ариведерчи, Рома, и, кстати, авансик бы нам, в дороге поиздержались, жены-дети в столице скучают без куска хлеба. Пятое: выходной день обязателен, рабочему человеку отдохнуть надо, мы, рабочие, ездить на себе никому не разрешаем. Шестое: зимнюю спецодежду выдать нам немедленно, зима на носу, в сроки ваши мы не верим, кое-что услышали здесь, и если вы пять лет колупались, то за два месяца не наверстаете, так что куртка и унты — завтра же. Седьмое...

Травкин поднимал глаза на Воронцова, чем и сбрасывал пружину заведенного механизма. Старший инженер отдела вперевалочку подходил к столу и тоже начинал загибать пальцы.

— Стоп, козья морда! Хлебальник заткни, хам и наглец, и слушай внимательно. Первое: по шесть человек в комнате и по одеялу на двоих, спать поочередно будете, работы невпроворот. Второе: командировочные вам уже выданы в Москве, и там же их потребуют обратно, когда вы завтра-послезавтра вернетесь туда. Третье: жрать будешь то, что тебе под ноги бросят, и еще руку мне оближешь. Четвертое, пятое и так далее: денег дадим сегодня только на почтовую открытку, в свое отделение милиции пошлешь, чтоб на тебя не объявляли всесоюзный розыск, а по тебе и твоей банде плачет, по крайней мере, пересылка на Пресне, а уж начальник 123-го отделения милиции, где ты живешь, полковник Бутурлин мною предупрежден, он тебя с участковым в аэропорту встретит, с почестями, как Мобуту. Вкалывать будешь от гимна до гимна, день отгула и день прогула считаю попыткою саботажа производства, карать буду беспощадно, профсоюзов у нас нет, запомни это, и пока доберешься до своего ВЦСПС, десять раз в милицию попадешь. Зимней спецодежды тебе не видать: ты на всех объектах перво-наперво пропивал спецодежду, чтоб потом клянчить ее. В чем прибыл — в том и ходить будешь, тебе прямая выгода все сделать до начала ноября, чтоб не околеть, а станешь права качать — лапти отбросишь при первых заморозках. Но — гарантирую: сдашь блоки, будет сдан объект — жены-дети сытыми будут, не сдашь — по миру пущу, прописки лишу, сам знаешь, участковому только мигни — протокол соседи подпишут о том о сем, нарсуд — и ариведерчи, столица! И не примазывайся к рабочему классу, выставляйся гегемоном в другом месте, сука ты паршивая! Рабочий класс, да будет тебе известно, великое сообщество людей и великое понятие, нет вообще ничего благороднее пролетариата и его борьбы за себя. Но сам он по себе, вне борьбы — распределенная по станкам и машинам толпа, в лучшем случае, и только в противопоставлении себя классу эксплуататоров обнаруживаются благородные качества рабочего человека. Только! Ты понял? Что такое рабочий класс без эксплуататоров — этого не знает никто, кроме Травкина, которого ты видишь перед собою и кого ты, рвань можайская, пытался запугать. Так вот, мы, то есть Травкин и я, хотим привить тебе благородные качества рабочего класса, потому что намерены эксплуатировать тебя!.. Все. Ясно? Иди посоветуйся с бригадой, зови ее поближе, расскажи о наших условиях.

К пятившемуся бригадиру подлетал Родин, в число эксплуататоров не включенный, обнимал его, помогал выйти на свет и с дружелюбием Волка, предлагавшего Красной Шапочке дерябнуть по маленькой, оттаскивал бригадира к магазину рыбкоопа.

— Начальники немного переборщили, — журчал его голос, — кое-чем мы располагаем, но не для всех: всего, сам понимаешь, на всех никогда не хватит. Зови бригаду сюда, к магазину. Кто на наши условия пойдет — тому и обломится кое-что...

Бригадир свистом подзывал бригаду, она заворачивала на зады магазина, в тень, а Родин возвращался в сарай, кивал в знак того, что все нужное сказано, и заламывал руки, ходил вдоль стены, громко шептал:

— Выдадут. Расколются и выдадут. Емельку выдали, Степана выдали. А тех, кого не выдали, предали потомки.

Воронцов ухмылялся. Травкин ждал и вспоминал Леню. Каргина арестовала однажды московская милиция, бросила его в камеру. Травкин приехал выручать Леню, выручил, и, прощаясь с сокамерниками, Леня кричал: «Люди! Будьте бдительны: я любил вас пятнадцать суток!»

В бригаде шли бурные дебаты. Наконец появлялся бригадир, сообщал результаты голосования, выдавливал фамилии тех, кто работать на указанных условиях категорически не согласен. Бригаду делили на две части, злостных отказчиков отправляли, к великому удивлению их, автобусом на 35-ю, где каждому давали комнату в гостинице и отсчитывали аванс. Соглашателей вертолетом доставляли в Алма-Ату, но, пожалуй, только в Москве начинали они догадываться, какую «подлянку» устроили им в сарае.

Лишь однажды, на восьмой или девятой бригаде, механизм не сработал, пружина не слетела с упора. Внимательно выслушав Травкина, бригадир загибать пальцы не стал. Задумался надолго. Оглядел сарай, голый стол без единой канцелярской принадлежности, внимательно рассмотрел Воронцова, принюхался к дымку «Лаки страйк».

— Понятно, — произнес он. — Незавершенка. Денег нет, народу пригнали вагон, отрапортовали о вводе, а объект так и стоит. Шла бы речь о крыше над сельским клубом, бригада моя послала бы вас... Но, как я понял, объект важного оборонного значения. Тут уж, простите, торг неуместен. Работать будем на совесть. Если надо — и в выходные. Бригада у меня сознательная, три коммуниста, остальные комсомольцы, всего семь человек. На ограничения, связанные с характером работы, заранее соглашаемся. Сколько ни заплатите — хорошо, совсем не заплатите — а с деньгами у вас, я вижу, туго, — не обидимся, всякое бывает...