Джон Уэйн - Зима в горах

Смех, аплодисменты. И у всех отлегло от сердца. Низость и жестокость сцены в полицейском участке, отвратительное, бесстыдное предательство жалкого беззащитного человечка, предательство, совершенное весьма могущественным по сравнению с ним лицом, — все то, что так потрясло Айво и Гито, заложив угрюмые складки на их лицах, превратив их на какое-то время в плакальщиков над своей судьбой и судьбой всех обездоленных, засверкало иными красками в лучах веселого яркого таланта Айво. Марио хохотал и возбужденно говорил что-то, Дженни улыбалась во весь рот, и даже лицо Гэрета утратило свою напряженность. Снова пошли в ход кружки, снова посыпались шутки, как на веселой вечеринке.

Незаметно пролетел час, другой. Роджеру казалось, что он никогда еще не был в такой веселой компании. Трудности оставались, но перестали представляться неразрешимыми: всесильному Дику Шарпу был нанесен сокрушительный удар. И об этом говорили не таясь. Имя Дика Шарпа было у всех на устах, многократно повторялось во всех уголках бара.

Наконец, устав от шумных проявлений радости, Роджер взял два куста мясного пирога и отыскал для себя и Дженни укромный уголок. У них еще ни крошки не было во рту с той немыслимо далекой незапамятной зари, когда за ними приехал грузовики из мрака донесся голос Айво. Роджер удобно усадил Дженни с кружкой свежего пива и пирожком, и они принялись за еду. И почти тут же он почувствовал — что-то неладно; на лицо Дженни набежало облачко. Она откусила кусочек пирога, нахмурилась, отодвинула тарелку и погрузилась в угрюмое молчание. Он тоже молча наблюдал за ней: она достала из сумочки очки, надела их и снова сняла. Потом отхлебнула из кружки, но как-то машинально.

— Ты плохо себя чувствуешь? — прошептал он, наклонившись к ее уху.

— Мм?

— Я спрашиваю: как ты себя чувствуешь?

Ничего не ответив, она встала, легонько отпихнув от себя стол.

— Мне нужно… Я скоро вернусь.

Решив, что она хочет пройти в туалет, Роджер отодвинулся, пропуская ее. Она чем-то расстроена? Проводить ее? Нет, пусть сама во всем разберется. Если он начнет суетиться вокруг нее и привлекать к ней внимание, это будет ее только смущать. Ну, упало настроение. А может быть, у нее резинка в трико лопнула.

Он ждал, болтая с Гито, но минуты ползли медленно. Вопреки напряженности ожидания и уже снедавшей его тревоге он все-таки заставил себя проглотить несколько кусочков пирога. Если и в самом деле произошло что-то неладное, неразумно пытаться с этим совладать на пустой желудок. Он медленно доел пирог, а Дженни все не возвращалась. Наконец он встал, чтобы отправиться на розыски, и в это мгновение она появилась в дверях.

Он сразу увидел: если ее и раньше что-то тревожило, то теперь эта тревога усилилась. Может быть, она нездорова? У нее что-то болит? Лицо ее было замкнуто; тонкая полоска крепко сжатых губ совсем побелела.

Пробормотав извинение, Роджер протолкался мимо Гэрета и Гито и подошел к ней.

— Что случилось, дорогая? — спросил он.

— Я хочу домой, — сказала она.

Домой? В часовню в горах, на кушетку, к пузатой печурке? Или она имела в виду что-то темное, холодное — ее дом-тюрьму, где только нет решеток на окнах, ее безлюбовное супружеское стойло?

Чувствуя, как все холодеет у него внутри, Роджер вдруг с испугом осознал непрочность их отношений. Он горячо любил Дженни. Но их любовь еще не материализовалась в житейских обиходных вещах — она была как соломинка, внезапно вспыхнувшая ярким пламенем на жарких углях очага.

— Поехали, — сказал он. — Я отвезу тебя. — Он решил, пока она не запротестует, делать вид, что слово «домой» означает часовню.

Айво, увидев, что они выходят за дверь, в изумлении оборвал разговор на полуслове и крикнул:

— Уходите?

— Да, — сказал Роджер. Он старался улыбаться как можно непринужденнее. — Не хотелось бы портить вам удовольствие, но у нас кое-какие неотложные дела.

— Не пропадайте, Роджер, — сказал Гэрет. — Я вам сообщу, что и как у нас. Может, мы выведем автобус в рейс раньше, чем думали.

— Идет, — сказал Роджер. Он снова попытался приятельски улыбнуться, но почувствовал, что вместо улыбки получилась какая-то невеселая гримаса. Что ему автобус, когда такая туча надвинулась внезапно невесть откуда! Он поглядел на Дженни: она стояла потупившись, лицо — маска боли. Что могло так потрясти ее?

Когда они вышли на улицу, он не удержался и спросил напрямик:

— Ну, что у тебя стряслось?

Но она продолжала идти, как будто не слышала вопроса. А может быть, и вправду не слышала.

Они забрались в малолитражку, и Роджер молча повел машину к часовне. И с каждым оборотом колес его дурные предчувствия росли, и он все больше падал духом. Дженни сидела рядом, словно незнакомая пассажирка в поезде. Всякий раз, взглянув на нее, он встречал все тот же мертвый, остановившийся взгляд.

Когда они уже подъезжали к часовне, она тихо опустила голову на руки и заплакала — негромко, надсадно, словно через силу выдавливая из горла рыдания. Остановив малолитражку, Роджер обхватил ее за плечи и попытался притянуть к себе, но, все так же безмолвно плача, все так же закрывая лицо руками, она толкнула дверцу и медленно выбралась из машины. Роджер пошел за ней; подойдя к двери часовни, она остановилась и терпеливо, немо ждала, когда он отопрет замок.

Войдя в часовню, она опустилась в кресло. Она больше не плакала и смотрела прямо перед собой тяжелым, напряженным взглядом, не вытирая блестевших на щеках слез.

Неожиданно Роджер почувствовал голод. Это показалось ему чудовищным, каким-то извращением: в минуту такого горя — ее горя и его — пустой желудок решил напомнить о себе. И тем не менее это было так. Таинственная парадоксальность человеческой натуры распорядилась по-своему, и вот это произошло. Он видел перед собой картину глубокого горя Дженни, понимал, что она сейчас ушла от него далеко, погрузившись в пучину своих страданий, куда не долетает его голос, и в то же время перед глазами его возникло видение аппетитного, жирно намазанного маслом, хрустящего ломтя хлеба с изрядным куском пахучего острого сыра. Рот его начал источать слюну.

— Может, ты поешь чего-нибудь? — робко предложил он.

Она едва заметно, нетерпеливо качнула головой, — вряд ли даже его слова дошли до ее сознания.

— Дженни, скажи мне, что случилось? Ты в самый разгар нашего веселья ушла, как я понял, в туалет и возвратилась… — Он беспомощно развел руками. — …вот в таком состоянии. Могу я узнать, что произошло за эти несколько минут?

Она повернула голову и остановила на нем безжизненный, затуманенный болью взгляд.

— Да, конечно. Ты имеешь на это право. — Она говорила медленно, с мучительным трудом. Наступило довольно продолжительное молчание, потом Роджер снова услышал ее голос — мертвый, резкий, монотонный: — Я ходила не только в туалет. Я звонила по телефону.