Джон Уэйн - Зима в горах

— О!

— И говорила с мамой.

— Понимаю.

— Нет, ты не понимаешь, — сказала она вдруг почти свирепо. — У тебя нет детей, Роджер.

— Да, детей у меня нет. И это обстоятельство делает меня чем-то вроде Макбета, так что ли?

— Ты просто не можешь знать, какая это мука. — Лицо ее сморщилось, затем снова окаменело. — Джеральд не терял времени даром.

— Что же он сделал?

— Он отправился туда вечером и сказал моей матери в присутствии Мэри и Робина , что я ушла из дому и он понятия не имеет куда. Он в пух и прах разнес мое старательное вранье, что мы якобы были вместе на конференции. И это сработало. Он достиг, чего хотел, Мэри и Роби расплакались и никак не могли успокоиться, дошли просто до истерики. И при этом они все время упоминали тебя: мистер Фэрнивалл то и мистер Фэрнивалл се, и они были с мамой у мистера Фэрнивалла, и он отвозил их в Нантвич, и он очень добрый, все заботился о маме, и почему папа не приехал к мистеру Фэрниваллу тоже… А Джеральд, по-видимому, не особенно старался их успокоить — ни их, на моих родителей, кстати. Он просто добился того, что ему было нужно, после чего совершенно хладнокровно сделал официальное заявление детям. Поставил их перед собой на коврике у камина и сказал, что их мать убежала из дому и если она не вернется, он наймет экономку и няньку, которые будут за ними присматривать до тех пор, пока он не подыщет им другой матери. Дети подняли дикий рев и затряслись, как два шамана, а он уехал, так и оставив их в этом состоянии!

— О господи! — Роджер скрипнул зубами. — Неужели он не мог хотя бы побыть там, чтобы успокоить их?

— Мама говорит, что он был «подавлен», — сказала Дженни. Она очень старательно взяла это слово в невидимые кавычки. — Насколько я понимаю, он был в состоянии холодной ярости. А больше я ничего не знаю. Я годами уходила от него все дальше и дальше, так что теперь совсем не понимаю его. Возможно, он вне себя просто потому, что нанесен ужасный удар его самолюбию. Я ранила его чувство собственного достоинства и смешала ему все карты. Вероятно, у него сейчас такое ощущение, как если бы вдруг какой-нибудь стол или стул вышел из повиновения и бросил ему вызов. А может быть, я не права. Может быть, у него и вправду еще сохранилась любовь ко мне, запрятанная куда-то глубоко-глубоко, может быть, он все еще любит меня на свой лад.

— Такая любовь, если она даже есть, не больше как довесок себялюбия, — холодно сказал Роджер.

— Ах, откуда нам знать? Я вижу одно: дети еще не могут без него, они к нему привязаны. Я знаю: им сейчас плохо, и меня одолевает дикая, звериная тоска. Вынести это я не в состоянии. Я положила телефонную трубку и сразу почувствовала: больше мне ни секунды не будет покоя, я не смогу думать ни о чем, пока не утешу их, пока не налажу снова их жизнь.

— Твоя мать их утешит.

— Нет, она не сможет. Она совершенно выбита из колеи. Все это произошло слишком внезапно, а она уже старенькая и теряется перед неожиданным. А отец и подавно — полгода будет раздумывать, положить ему в стакан чая два куста сахару или один. Они будут только расстраиваться, и от этого детям станет еще хуже! О господи! — Она снова расплакалась, горестно, безнадежно. — Крошки мои! Несчастные мои бедняжки! — Рыдания заглушили ее слова.

— Ну что ж, если ты чувствуешь, что тебе надо быть с ними, поезжай и забери их, — сказал Роджер, отчаянно стараясь предотвратить полную катастрофу.

— Забрать их? — Сколько презрения прозвучало в этих брошенных ему в лицо словах! — Куда, сюда?

— По-моему, — сказал он неуверенно, упавшим голосом, — временно они могли бы, пока мы…

— Нет, — сказала Дженни, — они не могут. — Слезы ее внезапно высохли, словно выжженные жаром презрения. Она заговорила быстро, яростно: — Я была идиоткой, безответственной идиоткой, как я могла свалить их на родителей, а сама явиться сюда!

— Нет, ты не была идиоткой. Ты уходила от…

— Я уходила от исполнения своего долга… Да нет, не то — от потребности своей души: создать для детей дом. Добротный, надежный дом. Выбирая мужчину, выбираешь и его окружение. Для бездетной девчонки это в общем-то все равно. Она может спать с мужчиной, который ей нужен, на соломе в амбаре. Или в такой дыре, как эта, на кушетке, принадлежащей какой-то другой неизвестной женщине. Создавать домашний очаг она будет потом. Но привести сюда Мэри и Робина — да как это возможно? Где они будут спать? Что я буду делать с ними здесь? Ты просто об этом не подумал.

— Нет, я подумал. Я…

— Я тебя не виню, — сказала она и поглядела на него с глубоким укором, — но ты не понимаешь, каково мне. Кто не имел детей, тот никогда этого не поймет.

— Джеральд имеет детей, однако, он не очень-то понимает…

— А может быть, Джеральд сошел с ума от муки, вот как я сейчас схожу с ума? — сказала она. — Не приплетай сюда Джеральда, ты же совершенно не можешь понять, что он, должно быть, чувствует.

— Ты только одно и твердишь все время, что я чего-то не могу понять. Откуда у тебя такая уверенность? Откуда ты знаешь, что я не схожу с ума от желания иметь свой семейный очаг, иметь детей, что я не страдал оттого, что у меня нет детей, не менее сильно, чем ты страдаешь от разлуки с детьми, которые у тебя есть… Откуда ты знаешь, что я понимаю и чего не понимаю? — Роджер уже кричал, он был вне себя от бешенства и тревоги. — Какое ты имеешь право отводить мне роль какой-то марионетки, которая ничего не понимает!

— Не надо так злиться. Я не хотела тебя обидеть. Я просто констатировала факт. Ты не понимаешь.

Роджер беспомощно молчал, стоя возле ее стула. Потом сказал:

— Хорошо, Дженни. Что я могу для тебя сделать?

— Не знаю, — сказала она. — Вероятно, никто из нас — ни ты, ни я — ничего не можем сделать. Сегодня вечером, во всяком случае. А как только рассветет, я поеду в Нантвич, заберу детей и отвезу их обратно домой.

— Домой к Джеральду?

Она подняла на него мертвый, пустой, потухший взгляд.

— А куда же еще?

— Но ты же не можешь… — Он не договорил. Она явно, явно могла.

— Дети растеряны, Роджер. Им плохо, а ни отца, ни матери с ними нет. Их прежде всего нужно отвезти туда, где я могла бы быть возле них и успокоить их своим присутствием. Мне грустно покидать тебя, нам так хорошо было вместе, но это слишком мучительно — быть в такую минуту далеко от детей. Я просто не могу этого вынести, вот и все. А отвезти их куда-нибудь еще — на это у меня нет денег. Значит, надо возвращаться к себе домой, хотя этот дом мне и ненавистен.

— Ты, значит, не отрицаешь того, что жизнь там тебе ненавистна?

— Конечно. А теперь станет еще хуже: ведь я вернусь к Джеральду побитая, униженная — беглая жена, которая не убежала дальше первого перекрестка и вернулась обратно, потому что не сумела устроить свою судьбу.