Джон Уэйн - Зима в горах

— Отчего же? Могут и послать, — сказала миссис Пайлон-Джонс робко, но упрямо.

Роджер начал понимать, почему ее муж слег и вскоре умер, как только стало ясно, что он проиграл битву с Советом по электричеству. Если он был так же мягко настойчив, как она, от одного сознания понесенного поражения у него мог образоваться рак или тромбоз.

— Отчего умер ваш супруг, миссис Джонс? — спросил он.

— Вот уж это тут совсем ни при чем, — отрезала она.

— Я просто попытался переменить тему разговора.

— Если бы мой муж был жив, — сказала миссис Пайлон-Джонс, с ненавистью глядя на Роджера, — здесь уже была бы полиция.

— Ничего подобного. Правда, он надел бы пальто и потащился бы на гору, и опустил бы монету в автомат, и позвонил бы в полицейский участок в Карвенай, но они там, записав все, сказали бы ему, что приедут утром. Это же сделаю и я.

— Благодарю вас, — сказала миссис Пайлон-Джонс. — У вас ведь не займет много времени дойти…

— Нет, я хочу сказать, что сделаю это утром. А сейчас пора ложиться и отдыхать. Не волнуйтесь. Эти глупые мальчишки не вернуться — ни сегодня, ни когда-либо еще. Я заплачу вам за то, чтобы счистить краску с двери и выкрасить ее заново. А если вы все-таки нервничаете, то прислушивайтесь и, если что услышите, постучите мне. Я выскочу и схвачу их, кто бы там ни был. Только некого будет хватать.

Миссис Пайлон-Джонс что-то пробормотала, выпила чай, встала и отправилась к себе через смежную дверь. Провожая ее и желая ей доброй ночи, Роджер еще раз повторил, что все будет в порядке, и вдруг подумал: а ведь он восторжествовал над ней — совсем как Дженни восторжествовала над ним. Ни один из них не переубедил другого, но, поняв, что ничего не в состоянии изменить, они смирились с неизбежным.

Роджер лег в кровать. За окнами ветер гулял по горе. После крепкого чая он не мог заснуть, и по жилам его побежал огонь желания. Он жаждал Дженни, Марго, Райаннон. Он попытался придумать такую ситуацию, где участвовали бы все три, но под конец в мыслях его возобладала Райаннон. Возможно, завтра он увидит ее в автобусе. Он узнает, где она живет, и как-нибудь темной ночью швырнет банку с краской ей в дверь в знак долгих терзаний и мук, которыми он ей обязан.

Познания Роджера в валлийском начали приобретать реальные очертания: он уже мог немного болтать с пассажирами автобуса. Они были удивительно добродушны и всячески старались ему помочь, словно считали, что, говоря на их языке, он оказывает им любезность. Роджер, естественно, не опровергал этого и не объяснял им, что увлекся их языком из слабости к светловолосым шведкам, которые изучают кельтскую филологию в Упсале. Вообще-то все, что было с этим связано, отодвинулось сейчас на задний план. Правда, его намерение работать в Упсале было куда более реалистичным, чем то, что он делал сейчас, хотя бы потому, что преподавание в университете являлось естественным продолжением линии его жизни, его профессиональной карьеры. Но на сегодня автобус Гэрета казался вполне реальным местом работы.

Почти всех пассажиров — а почти все постоянно с ними ездили — он уже знал в лицо и по имени. К примеру, тот пастух в чересчур больших сапогах и со звонким голосом, которого он видел тогда в свой первый вечер в трактире, часто ездил их автобусом. Так же, как и двое молодых ребят, которые тоже были там тогда — застенчивый брюнет и второй парень боксерского типа. Застенчивого брюнета звали Дилвин, и он был другом детства Райаннон. Они вместе играли на горных склонах пятнадцать лет тому назад, а сейчас она превратилась в красавицу, щеголявшую дорогими туалетами, объект внимания мужчин, он же остался далеко позади, без всякой надежды когда-либо сократить расстояние между ними. А может быть, это и не так? Когда она ехала в автобусе, он всегда садился рядом и не спускал с нее глаз, а иногда они даже обменивались несколькими словами. Она болтала с ним бездумно, легко, как с родственником. Дилвином владела еще и другая страсть — модели самолетов. Он был членом клуба, собиравшегося на большом ровном поле за Карвенаем; они отправляли свои удивительные игрушки в долгие акробатические полеты высоко над землей, а сами стояли внизу, уставясь в небо, держа в руках прибор управления по радио с длинным усом. Случалось, Дилвин садился в автобус с моделью самолета величиной с него самого, а из карманов у него торчали разные инструменты и банки с горючим. Он жил на одной из террас Лланкрвиса, и порой в погожий день вдруг раздавалось пронзительное жужжание мотора его модели, чертившей тонкую роспись на залитом солнцем небе, — это означало, что он испытывает модель и пытается внести изменения в ее конструкцию. Но сейчас сезон полетов подходил к концу.

Другого парня — того, что был похож на боксера, — звали Йорверт. Роджер опасался его. Он сидел всегда насупившись, а когда взгляд его останавливался на Роджере, он насупливался еще больше. Готовясь заплатить за проезд, он вытаскивал из кармана монеты и держал их в своих больших заскорузлых пальцах, как бы раздумывая, швырнуть их в лицо Роджеру или нет. После того как Роджер видел Йорверта в трактире, он уже знал, что тот отнюдь не трезвенник, но надеялся, что пьет он немного и не напивается. Роджер просто не представлял себе, что он станет делать, если когда-нибудь Йорверт сядет в автобус пьяный и начнет буянить.

Йорверт держался подчеркнуто недружелюбно, тогда как большинство пассажиров уже привыкли к Роджеру и непринужденно вели себя в его присутствии; порой ему трудно было даже подумать, что он когда-либо жил не здесь. Собирая пенни, нагретые руками этих людей, прислушиваясь к звонкоголосой болтовне женщин, говоривших нарочито громко, чтобы перекрыть громыханье автобуса, глядя на горы или на море, поочередно появлявшиеся в продолговатой рамке ветрового стекла, он чувствовал себя так, точно только эта жизнь и была реальной, а всего остального вообще не существовало.

Почти так. Потому что кое-где все же были трещины. К примеру, в его взаимоотношениях с Гэретом почему-то не наметилось никакого сдвига. По мере того как шли дни и количество часов, которые он провел в обществе Гэрета, стало исчисляться десятками, а потом сотнями, Гэрет все больше узнавал его, тогда как он по-прежнему ничего не знал о Гэрете. Было что-то в этом лице с крючковатым носом и глазами хищной птицы, глядевшими из глубоких впадин, исключавшее легкость отношений. С таким человеком нелегко сблизиться. Роджер, к примеру, обнаружил, что не может говорить с Гэретом по-валлийски. Даже если он и пытался произнести какую-нибудь фразу по-валлийски, Гэрет усмехался и отвечал по-английски.

Случалось, правда, что Гэрет сам заводил с ним разговор. В то утро, когда облили краской дверь, они, приехав наверх с рейсом в десять тридцать, стояли у остывавшего автобуса и смотрели на раскинувшиеся далеко внизу широкие просторы моря, зеленые поля, узкой полоской сбегавшие к берегу, и темный клин Энглси. И Гэрет вдруг спросил: