Сергей Саканский - Когда приходит Андж

Он так любил Оллу, что часто, запершись в мансарде, садился на пол и рыдал, раскачиваясь, поднося скрюченные пальцы к глазам. Он так любил Оллу, что ходил по комнате, морщась, взявшись за поясницу, кланяясь в разные стороны. Он так любил Оллу, что воздевал глаза к небу и с мучительным беззвучным «ы» — потрясал кулаками. Вот как он любил Оллу, и временами ему казалось — нет на свете больше ничего, кроме белого ее огня.

Олла училась в школе, в одиннадцатом классе. Вечерами, чуть подкрасив брови и губы, она бежала по ступенькам — быстро мелькали под платьем-колокольчиком оловянные ноги, сумочка застывала на отлете в немыслимом равновесии, Стаканский встречал этот час как обряд, стоя за зеленой, мятой пахнущей портьерой.

Несколько раз он видел ее в городе, всегда с разными пожилыми мужчинами, однажды она привела какого-то старика поздно ночью, Стаканский слышал: разувшись, на цыпочках поднялись они в дом и прошли по коридорам, затем хихикали в ее комнате, затем вдруг замолчали…

Была в доме и другая группа стариков — тех, которые сватались к хозяйке, принося букеты и приникая к ее руке. Олла язвительно кокетничала с ними и раз затащила одного к себе. Утром Стаканский видел как он вылез из окна, осторожно прошел по карнизу над водой и, озираясь, помочился на подпорную стенку.

Был в доме и еще один, самый главный старик — отец хозяйки, парализованный пенсионер союзного значения, бывший кавалерист-чоновец, он ездил в кресле по темным коридорам, накрытый пледом, и осматривал стены, выискивая домашних пауков. Время от времени он взрывался, швырял миски, кричал, что у него есть револьвер, и даже наган, настоящий русский наган, и он перестреляет всех этих жеребцов, которых дочь и внучка водят в дом, между прочим, и квартиранта, скрипящего наверху.

Случайно встречая Оллу, Стаканский не мог поднять глаз, потому что его лицо дергалось, дрожал и кривился рот, едва соединялись их взгляды. Олла, давно заметившая все, подтрунивала над ним, мимоходом ероша ему волосы, на его глазах, притворяясь, что не замечает, высоко на ступеньку ставила ногу и разбиралась с резинкой чулка, или уж совсем откровенно, радостным шлепком убивала глубоко под платьем комара.

Хозяйка ревновала весь шарообразный мир: Стаканского к скрипачкам, скрипачек к старикам, стариков и Стаканского к Олле, Оллу к Стаканскому и т. д. Она часто заводила постельный разговор о револьвере, напоминая, что он был изготовлен на Тульском оружейном заводе, в 1895-м году…

И существовала еще одна, не менее важная причина, удерживающая Стаканского здесь: старый, неподъемный, медью кованый сундук. Изучая лабиринты дома, в одной из сводчатых комнат подвала, с тайным ходом через заднюю стенку старинного шкафа, Стаканский обнаружил его, с трудом и скрипом приподнял крышку и увидел в темных кожаных переплетах — книги.

Прошла зима, первый семестр, на каникулы Олла ездила в дом отдыха, вернулась веселая, загадочная, Стаканский перерыл ее вещи и обнаружил несколько фотографий с надписями в стиле тех лет, среди хмурых лиц он особенно запомнил полковника в черной форме, с пиратской повязкой на глазу.

Пришла весна, снова полыхнуло по санским садам сиренью, крыши закачались среди вольных облаков, в доме появился новый мрачный жених, он был настойчивее предыдущих, серьезно приникал к руке хозяйки, подолгу беседовал с нею за чаем, постепенно отшил всех остальных поклонников (Стаканский видел, как в нише за кухонной дверью с каменным лицом он молча щипал в паху у одного толстого мечущегося учителя словесности) — и вскоре оказалось, что хозяйка, в принципе, не прочь взять его в мужья.

Стаканский не мог ошибиться: это был именно он, черный полковник с повязкой, написавший на фотографии: Олла, Оленька, Оленок, Олененок…

Однажды днем Олла (Стаканский не поверил своим глазам, присел на кровати — том Соловьева, крамольный, запрещенный фолиант из сундука, скользнул на пол, хрустнули под шлепанцами очки…) спокойно вошла в его комнату, притворила за собой дверь, оглядела стены.

— М-да, — протянула она, — никогда бы не подумала, твою мать, что у тебя такой хороший вкус… (Стены Стаканский увесил фотографиями актрис, каждая была чуточку похожа на Оллу)

— Я пришла, чтобы объясниться. Я давно знаю: ты неравнодушен ко мне, и это вполне нормально для молодого человека…

Стаканский сглотнул слюну, полагая, что сейчас ему произнесут смертный приговор.

— Нет, — сказала Олла, — ты неверно подумал… Признайся, о чем ты сейчас подумал? — засмеялась она, кончиком пальца щелкнув его по носу. — Я и впрямь сначала смотрела на тебя очень скептически. Худой какой-то, да и совсем еще мальчик. Но понимаешь… понимаешь… — она задышала часто-часто, прижав кулачки к груди, — есть в жизни такие минуты, когда все вокруг переворачивается, как словно бы весь мир нарисован на шаре, и ты — внутри, понимаешь? (Стаканский согласно закивал, дрожащими руками пристраивая на носу разбитые очки) И вот я увидела тебя, — взгляд ее стал отсутствующим, мечтательным, будто она представила далекое приятное воспоминание, — когда ты шел вдоль реки с книгой… В этот миг что-то укололо меня, что-то вокруг пошатнулось, я подумала, что вся моя прежняя жизнь была чудовищной, немыслимой ошибкой… Ночами я плакала, переворачивала подушку и снова мочила ее с другой стороны. Стоя за зеленой, мятой пахнущей портьерой, я до боли в глазах смотрела, как ты, пружиня, сбегаешь по лестнице… Совсем как молодой Пушкин… — она подняла к нему беспомощное заплаканное лицо. — Долго я не решалась подойти к тебе, а вот сейчас, наконец, приняв пять таблеток циклодола, я пришла… Я пришла, чтобы сказать… — слезы задушили ее, Стаканский схватил девушку за плечи, прижал ее голову к своей…

— Нет, не сейчас! Она может войти в любую минуту! — Олла вскочила и в волнении зашагала по комнате, поправляя высокую прическу. Успокоившись, она присела на подоконник.

— Ты знаешь, что по вечерам моя мама пьет довольно вкусный липовый чай, — сказала Олла глубоким грудным голосом. — Брось ей эту таблетку в чашку липового чая. Это очень сильное снотворное. И тогда вместо нее к тебе сегодня ночью приду — я!

Это была крупная черная горошина. Стаканский проделал все незаметно, липовый чай значительно потемнел, как бы сделавшись крепче.

Вечером Стаканский вылез на карниз и добрался до окна хозяйки. Женщина спала крепко, Стаканский увидел высоко задранный подбородок и две черные ноздри. Вдруг что-то не по рыбьи плеснулось в реке под ногами, через секунду еще один камешек обвалился с карниза в быструю воду, и Стаканский увидел Оллу, она приблизилась к окну с другой стороны и, серьезно прижав палец к губам, заглянула внутрь.