Владимир Ионов - Гончарный круг

— А не снести такую-то другую! — зацепил его Макар.

Михаил Лукич досадливо плюнул в землю, подбежал к сараю, схватил вилы и забегал между копен, подыскивая подходящую. Но крупных больше не было. Он сгреб две средних копешки, насадил их на вилы. Насадились они неровно, повели его в сторону. Он бросил сено, снова воткнул в него вилы и доволок до сарая, уронив копну на порог.

— На вота, Макарушко! — трудно выговорил он, попробовал вытащить вилы из сена и не смог.

Макар молча махнул Денису рукой, чтобы тот слезал с верхотуры, концом колоды пораскидал сено перед воротами, захлопнул их, припер вилами и пошел с овинника в деревню.

— Чего это он? — спросил Денис.

Михаил Лукич только слабо улыбнулся. Он не знал, что ответить, да и не говорилось ему — видать, надсадился.

Ужинать сели при лампе. Матрена принесла холодного молока и его хлебали по-деревенски, ложками из общего блюда, накрошив туда хлеба. Один Василий попросил себе парного молока и пил его из кружки, прикусывая батоном. Хозяин ел мало — ложка тряслась в руке и горечь какая-то встала во рту.

Пришел Макар. Молча поставил на стол поллитровку и сел рядом с Михаилом Лукичем. Василий чего-то хотел сказать насчет завтрашнего дня, но Денис остановил его взглядом. Он и Матрену Ивановну увел за переборку и тихо там сказал, чтобы она не бранилась — так надо, у стариков свои счеты сегодня.

Гости вышли на улицу покурить перед сном, присели на остывающие ступеньки крыльца.

— Поспорили они сегодня у сарая, — объяснил Денис Василию. — Макар проспорил. Боюсь только, что дядя Миша поднадорвался.

— Ох уж эти мужики! Вечно они меры не знают, — вздохнул Василий.

— Там было дело чести, я не стал их останавливать.

— Тоже мне рыцари!

— Ну, вот так вот, — неопределенно возразил Денис.

В деревне густела темнота, над головой накрапывали звезды, ровно и неярко посвечивали окна деревни. Почему-то Митька не завел сегодня свою «станцию, и в домах горел керосин. Было тихо, и потому каждый возникающий звук слышался определенно. Вот на дворе заворошились куры. Подлетел и закружил рядом комар. Где-то недалеко прыснули смехом девчата, пробасил чего-то парень. А за стенкой негромко запели. Денис поднялся с крыльца, заглянул в окно. Приятели обнялись и, чуть покачиваясь на лавке, выводили какие-то слова.

— Ну вот и порядок. Старики помирились. И с дядей Мишей, кажется, ничего страшного, — тихо сказал Денис.

А странно они пели. Михаил Лукич высоко закидывал голову и, прикрыв глаза, тоненько, на фальцете тянул, перебирал какое-то слово. Его нельзя было разобрать, потому что слово тянулось бесконечным звуком. Потом тонкий звук обрывался, и пока Михаил Лукич набирал в маленькую свою грудь воздуху, Макар, весь натужившись, низко вздыхал: «Ох-да!» И снова начинался высокий голос, и не понятое Денисом Слово тянулось, пока хватало для него воздуха. А потом опять: «Ох, да-а!» И теперь уже Макар тянул свой звук, свое слово голосом посильней, погуще. И оба они покачивались на лавке, сложив руки друг дружке на плечи, поджидая всякий своего череда в песне.

Денису захотелось разобрать слова песни, он осторожно потянул створку окна, чтобы приоткрыть ее, но створка громко скрипнула, старики разом отпустили воздух, песня закончилась.

— Это я, — сказал Денис. — Извините. Хотел послушать песню.

— Это не песня была. — Макар поднялся из-за стола, потрепал Михаила Лукича по холке, прощаясь с ним. — Это мы потосковали маленько. Годы-то наши уж какие с ним? А вы чего тута? Шли бы девок пообхаживали. А то дак спать ко мне в сарай пошли, кто хочет.

Макар увел гостей к себе в сарай. Михаил Лукич остался в избе один. Сначала прилег на кровать, но одолела духота, перебрался на лавку. Потихоньку ломило руки, понывала спина. Леший-то дернул спорить давеча… Не свалиться бы завтра на грех…

Михаил Лукич частой походочкой шел босиком впереди. Роса шпарила подошвы холодком. Раньше он круглое лето выбегивал босиком, теперь это не принято, да и кровь уже не та в ногах — стынут, и разувается он, только когда идет на яму. Почему? А он и сам этого не знает. И дед его, и отец на яму ходили босиком. И он так ходит. И это до того уже привычно, что в сапогах ему, вроде, и в яму не спуститься. Даже на Воздвиженье, когда готовит глину на зиму, разувается перед ямой и копается в ней босиком, хотя ноги замирают от холода.

Дорога огибала высокое ржаное поле, и они пошли тропкой, пробитой по полю еще с осени, до всходов озими. Рожь уже набрала свой соломенный цвет и стояла тихо и тяжело под поспевающим колосом. Во ржи было теплее, чем на дороге — солома хранила в себе тепло, — густо пахло отмякшим за ночь зерном и отмирающим пыреем. За ржаным полем пошли рыжеющие льны, они не скрывали, как рожь, с головой, а чуть колыхались у колена. Тут тянуло ветерком и что-то сыпалось рядом с еле заметным звоном. Звенит уже ленок. Теребить пора. Рановато нынче.

— Скоро ли придем? — спросил Василий. Он поднялся сегодня вместе с Денисом, сразу же влез в свой черный костюм и в нем, как в броне, стал ждать на завалинке Болотникова дома, что же будет дальше. Денис не стал будить шофера и ассистента, взял камеру на треноге на плечо и пошел с Михаилом Лукичом. Василий предложил ехать к яме на его «Москвиче», но старик и гость отказались. Василий тоже потащился за ними, и теперь его интересовало, скоро ли конец дороге.

— А щас, — отозвался Михаил Лукич. — Сразу за гарью. Уж уходился, што ли? Больно быстро.

— А гарь где? — спросил Василий.

— А вон за кустиками.

— А «кустики» за тем лесом? Говорил же, что надо взять машину…

— До лесу-то топать еще. А кустики вона. Подлесок.

Пока они говорили, приостановившись на дороге, что-то случилось на земле. По льнам дунул ветерок, они зашурстели своим звоном, от подлеска дохнуло настоявшимся на муравейниках, на еловой и осиновой коре туманом. Ветерок понес резвее, примешивая к тихому звону льнов шелест подлеска и гул дальнего леса. Потом все стихло разом, смолкло, будто ветер где-то обстригнули, и конец его унесся за ржаное поле, за деревню. И запахи, и звуки улеглись, притаились. А сквозь лес, сквозь подлесок, низко полыхнуло солнце — мощное, прозрачное, вибрирующее от близости и чистоты.

Михаил Лукич будто спохватился, снова частой походкой пошел по дороге, и солнце пробивало его насквозь, просвечивало.

Денис быстро поставил треногу, прицелился аппаратом в уходящего Михаила Лукича.

— Это что, снимать хотите? — беспокойно поинтересовался Василий. — Вот так, как он есть?

— Так, как есть, — ответил Денис, занятый камерой.

— Он же босой.

— Ну и что?

— Странно…

Денис включил мотор. Раздался звук, неожиданно громкий и чужой для этих мест. Михаил Лукич остановился, обернулся.