Николай Нароков - Могу!

— И, значит, помыли?

— Помыли… Но… Погодите! — вспомнила и спохватилась Елизавета Николаевна. — А Вера? Что же с Верой?

— С Верой Сергеевной? — почему-то нахмурился Табурин. — О ней не беспокойтесь: жива, здорова и невредима.

— То есть как же это? А акцидент?

— А акцидента никакого и не было!

— Не было? — растерялась Елизавета Николаевна. — А как же… Как же… Зачем же вызывали?

— Вот этого-то я и не знаю! А знаю только то, что никто не поручал какой-то даме звонить сюда и вызывать Юлию Сергеевну в Канзас-Сити.

— Как же так? — не удивилась, а испугалась Елизавета Николаевна.

Табурин стал объяснять. По его словам, началось с того, что на аэродроме в Канзас-Сити их никто не встретил. Это очень встревожило Юлию Сергеевну, потому что она решила, что Павел Петрович в больнице у жены. «Значит, Вере очень плохо, если он там до сих пор сидит!» Они поехали к Родиным, чтобы узнать хоть что-нибудь у домашних, и были очень удивлены: и Вера Сергеевна, и Павел Петрович оказались дома, сидели, мирно разговаривали и их совсем не ждали. Конечно, все изумились: и Родины, и он с Юлией Сергеевной. Сначала долго не могли разобраться, а потом поняли, что телефонный вызов был чьей-то мистификацией. И когда поняли это, то встревожились еще больше, особенно Юлия Сергеевна. «Зачем? Зачем? — взволновалась она. — Это что-то нехорошее! Это очень нехорошее!» Понять и разгадать было, конечно, нельзя. «Да и сам-то я, — признался Табурин, — тоже заподозрил что-то неладное, хоть и уверял Юлию Сергеевну, что это только чья-то глупая шутка!» Так все расстроились и разволновались, что забыли протелефонировать Елизавете Николаевне, а когда вспомнили, то решили, что уже поздно, что она уже спит, и не захотели ее тревожить. Кое-как провели ночь, почти не спали и с первым же самолетом поспешили домой. «И вот…» — неопределенно заключил Табурин.

— Так что же все это значит? — широко раскрыв глаза, спросила Елизавета Николаевна: что-то очень страшное померещилось ей. Может быть, даже более страшное, чем само убийство.

Табурин развел руками.

— Ясно только одно: кому-то надо было, чтобы в эту ночь Юлии Сергеевны не было дома и чтобы Георгий Васильевич оставался в спальне один.

— Но кому же? Кому это было надо?

— Этого я еще не знаю! — насупился Табурин.

Но Елизавете Николаевне показалось, будто он уже все знает или по крайней мере подозревает, потому что что-то многозначительное и скрытное появилось на его лице. Он даже опустил глаза.

— И… И что же теперь делать? — совсем растерянно спросила Елизавета Николаевна.

— Кому? Вам? Вам нужно делать только одно, но очень важное: когда следователь будет вас спрашивать, ничего не путайте, ничего не скрывайте, говорите полную правду и говорите только то, что знаете. А все свои и чужие предположения и догадки, — очень значительно намекнул он на что-то, — оставьте при себе! — строго приказал он.

— Да, да! — закивала головой Елизавета Николаевна, хотя плохо понимала, что ей говорить. — Да, конечно, не надо путать и…

Она могла только соглашаться, тем более — с Табуриным. Думать же что-нибудь свое и решать по-своему она никак не могла и смотрела непонимающими глазами.

Табурин начал опять расспрашивать ее: что делала полиция? чего искала? нашла ли что-нибудь? Елизавета Николаевна сбивчиво и не совсем толково сказала ему про пуговицу, про открытое окно и про волос. Табурин во все это тотчас же вцепился и так сильно напружинился, что даже покраснел. Было видно, что много мыслей сразу налетело на него, и он, как всегда, попытался охватить их все сразу. Ноздри у него раздулись и стали вздрагивать, сам он, стоя на месте, заколыхался, а волосы у него на голове взъерошились.

— Но ведь вы говорите, что Виктор запер окно? Запер? — напористо спросил он.

— Я… Я не знаю! — почему-то заколебалась Елизавета Николаевна, хотя и была уверена, что Виктор окно запер. — Я просила его, и он все осмотрел. Я потом не проверяла, но… Ну, конечно, конечно, запер! — стала она уверять не то Табурина, не то самое себя. — Но почему же оно оказалось незапертым? — так испугалась, что даже шепотом спросила она.

— Вот об этом-то и думать надо! — строго поднял вверх палец Табурин. — И волос, говорите вы? Так ведь следователь не дурак и не мальчик: он миллион голов осмотрит, а то, что надо найти, найдет! И пуговица тоже: какая пуговица? чья? Это все улики, и убийца, надо полагать, был совсем неопытный, потому что…

— Но только о пуговице вы молчите! — вдруг вспомнила и встревожилась Елизавета Николаевна. — Следователь строго приказал молчать о ней, и я только вам это сказала, а вы уж — никому!

— Не учите! — огрызнулся Табурин. — Разве вы меня не знаете? Что я, болтун, что ли? Или соучастник этого убийцы? Нет-с, я не соучастник, а наоборот, грандиозно наоборот! И теперь я буду думать! Думать! — ударил он себя кулаком по лбу. — Что есть силы думать! Колоссально думать! Миллион вольт напряжения!

Он оборвал и замолчал: по лестнице спускалась вниз Юлия Сергеевна. Вероятно, она слышала последние слова, которые так азартно выкрикнул Табурин, потому что она, чуть только вошла в комнату, обратилась прямо к нему:

— Вы будете думать? Да? А я не смогу: мне страшно думать!

Табурин до крайности смутился: ему показалось, будто он понял, почему не хочет думать Юлия Сергеевна и почему ей страшно думать.

Поттер повел дело энергично. Не прошло и нескольких дней, как он расспросил многих лиц, имевших отношение к Георгию Васильевичу, и ему стала ясна жизнь семьи, простая, обыкновенная и ничем не отличающаяся от жизни подобных семей. Но во всем том, что установил он, не было ничего, что хотя бы косвенно говорило о причине и цели убийства. Получалось так, что никому не было нужды убивать Георгия Васильевича, потому что его смерть никому не была нужна и никому ничего не давала.

Это смущало Поттера. Убить мог только тот, кто хорошо знал расположение комнат, дверей и даже то, как и где стоит мебель. Главное же, убийца должен был знать, что в эту ночь, именно в эту ночь, кроме Георгия Васильевича и Елизаветы Николаевны никого в доме нет. Ведь очень немногие знали о случайном отъезде Юлии Сергеевны, да и отъезд этот был решен всего за несколько часов перед тем. Убить мог только «свой человек», но таких людей у Потоковых было мало, и все они были наперечет.

Грабежа не было, мести не было, вражды не было… Что же было? «Ищите женщину!» — много раз повторял себе Поттер. Женщина же была только одна: Юлия Сергеевна. Но Поттер был слишком опытным следователем, чтобы строить догадки, не имея в руках данных: он хорошо знал, к каким ошибкам приводят предвзятые догадки следователя.

Он начал искать, осторожно и незаметно расспрашивая: нет ли имени мужчины, которое связывали бы с именем Юлии Сергеевны. Он никого не спрашивал прямо, боясь подсказать ответ и оберегая себя от этого подсказанного ответа. Но те, которых он спрашивал и которые думали, будто они что-то знают о Викторе, и сами судачили о нем, его имени не упоминали, словно сговорились не упоминать. Быть может, они недооценивали важности этого имени? Быть может, они считали, что неопрятные слухи не имеют отношения к убийству? Быть может, некоторые из них щадили Юлию Сергеевну? Или, быть может, они стыдились обнаружить свой интерес к сплетням и темным слухам?