Дейв Эггерс - Голограмма для короля

— У меня 698.

— Ну да. Но даже если балл ниже 740, заявка рассматривается на высшем уровне.

— Но вы ведь не сами эти баллы подсчитываете.

— Ну да.

— Их подсчитывает внешняя организация. «Экспериан».

— Ну да.

— Вы знаете, как они оценивают, какие карты и платежи приводят к каким вычетам из балла?

— Ну откуда? Это закрытая информация. — Менеджер хмыкнул, будто они обсуждали мотивации Господа Бога лично. — Они защищают алгоритм очень тщательно, — прибавил он.

Алан позвонил в «Банановую республику». Там ничего не знали.

— Мы не занимаемся кредитными картами на таком уровне, — сказала девушка. Посоветовала обратиться в аризонский офис. Телефон в Аризоне раз за разом сбрасывал звонок, словно для того и стоял.

Настала эра властвования машин над человеками. Вот оно, падение государства, триумф систем, созданных для подрыва человеческих связей, человеческого разума, личного выбора, личных решений. Большинство людей ничего решать не хотят. А многие и многие, кто способен принимать решения, уступили эту привилегию машинам.

Алан встал. Углы номера торчали во все стороны, как бирюльки. Отыскал постель, и она его поглотила. Завертелась каруселью.

— Пожалуй, я перепил, — сказал он и захихикал. Прижал ладонь к стене — кружение замедлилось, прекратилось. — Неплохо. — Он такой смешной и ловкий. Захотел остановить карусель — и остановил. — Поздравляю вас, молодой человек! — молвил он в потолок.

Шум какой-то — вроде телефон. Даже не верится, что этот вот гостиничный телефон умеет звонить. Алан глядел, как телефон звонит — дважды, трижды. Глядел, как на зверя в зоопарке, который учудил что-то поразительное и, может, повторит.

Телефон снова зазвонил. Алан взял трубку:

— Алло?

— Это Ханна.

— Прекрасно. Это невероятно. А у вас?

Она засмеялась:

— Я не спрашивала, как у вас дела.

— Ну, я подумал, лучше вам узнать.

Она снова засмеялась — смех низко завибрировал.

Вы уже легли?

Нет, — соврал он. — А что?

Сегодня прием в посольстве.

В датском посольстве?

Да, и намечается вакханалия.

Я напился. Этим вашим зельем.

Ну и хорошо. Будете как дома. Приедете?

До посольства добрался на такси и уже через двадцать минут узрел, как две женщины, оседлав мужчину, точно дикарские самки, вылизывают ему проколотые соски. Люди в одном белье, колеса горстями. Спиртное ведрами. Отчаянно, отвязно, временами даже мило.

У бассейна плясал толстяк — и хорошо плясал. Такие обтягивающие штанцы на такой громадине. Ханна отбыла к бару.

Алан бродил в одиночестве. Пить ему не хотелось.

Штанцы у толстяка блестели, точно рыбья чешуя. Поначалу Алан недоумевал, не понимал, почему вокруг толстяка роятся женщины, удивлялся, но затем толстяк пустился в пляс, и все прояснилось. Фантастический танцор. Да еще канадец. Толстый феномен канадского танцпола.

У бассейна шла игра. Люди ныряли за таблетками. Травы на приеме не было — соседи учуяли бы запах на ветру, — и ее заменили колесами. Горы колес, и вино, и что покрепче в бутылках без этикеток. Бутлегерский рай.

Один дылда, телом как викинг, соломенные патлы собраны в хвост, сотнями сыпал колеса в бассейн, где глубже всего. Он сыпал, люди ныряли. Глотайте так, чтоб я видел, велел он ныряльщикам. Если вынырнул и проглотил колесо у викинга на глазах, можешь играть дальше. Ну, люди в одном белье прыгали в бассейн, ныряли за наркотой — за белыми и голубыми колесами, которые среди ночи на дне бассейна и не разглядишь. Что за колеса-то?

Одни говорили — виагра, другие — золпидем, но это вряд ли. Вскоре кто-то вынырнул в чем мать родила и вызвал фурор. В бассейне мужские тела сплетались с женскими, плоть блестела, ритмично двигалась, да еще колеса и бухло, но человек, выплывший нагишом, очевидно, нарушил некий запрет. Его поспешно завернули в полотенце и впихнули в дом.

А Ханна где?

Алан раньше не видал, чтоб старики так себя вели. Старичье, его сверстники, в одних трусах. Старичье горстями глотает колеса, запивает самогоном из огромных бутылей. Как с цепи сорвались. А эта женщина с декольте? Ходит ложбинкой вперед, как на подносе ее таскает. Ходит и ходит, кругами, бесцельно и бессмысленно. Ни с кем слова не сказала. Будто ее для того и наняли — ходить и восхищать. В Нью-Йорке и Вегасе бывает — но здесь-то?

Алан отпил из десятка бутылок — всякий раз жидкость была прозрачна, как вода, а на вкус как заглохший мотор.

Столкнулся с американским архитектором. Тот рассказал, что проектировал финансовый центр ЭГКА. И сколько-то самых высоких зданий мира. Сам из какого-то неожиданного штата, очень плоского. Из Айовы, что ли? Добродушный, скромный, слегка потасканный. Поделились друг с другом опытом недосыпа. Архитектор только что приехал из Шанхая, возводил там новый небоскреб, выше еще ничего не строил. Десять лет в Дубае, Сингапуре, Абу-Даби, по всему Китаю.

— В Штатах не работал — блин, я даже и не помню, когда в последний раз, — сказал он.

Алан спросил, отчего так, хотя и сам понимал. Деньги, само собой, но еще предвидение, смелость, даже некая состязательность.

— Не в том дело, что больше или выше, но, понимаете, в Штатах теперь так не мечтают. Всё поставили на паузу. Теперь мечтают не там, — сказал архитектор. И ушел из посольства.

— Пошли поболтаем.

Ханна.

— Ты где был? — спросила она.

Алан не знал.

Потянула его за руку. Он пошел.

— Давай совершим ошибку, — сказала она.

Отправились в гараж. Там три холодильника в коробках.

И ее лицо уткнулось ему в грудь, глазки уставились снизу вверх — думала, страстно, вышло искательно. Ему показалось, она его разгадала, — и он отвел взгляд.

Впрочем, они чуть-чуть поцеловались, а потом он перестал. Притворился галантным. Сослался на самоуважение.

— Глупо же вот так, очертя голову, — сказал он.

Она попятилась, взгляд такой, будто Алан поведал ужасную тайну — мол, в юности служил в СС. Потом она рассмеялась:

— Замечательная осмотрительность, Алан, в твои-то годы!

Он притянул ее ближе, долго-долго обнимал. Поцеловал в макушку. Перебор, он и сам почувствовал. Как будто он ей отец. Или духовник? Идиот.

Она вырвалась:

— Ты меня еще погладь по головке.

Он извинился, сказал, как она ему нравится, и не соврал.

— Мне больно не будет, — сообщила она. — Меня хрен уничтожишь.

Это приглашение: женщина говорит тебе, что не обманывается, не переживай, она в тебя не влюбится, она тебя даже не запомнит.

Это что — жестокость? Люди не любят, когда им не дают, чего хочется. Особенно если оно рядом — только руку протяни. Ужас как злятся. Ханна явно считала, будто сделала Алану одолжение. А он попробовал ее и отверг. Весь остаток вечера она с ним не разговаривала.