Валерий Кормилицын - Излом

— Товарищи! Мать вашу растудыт… Хотите я вам спою?..

При этих словах из толпы хмурых пассажиров вынырнул худенький старикашка и уселся напротив толстяка, уставившись выцветшими глазами на солиста. Несмотря на жару, одет он был в кургузый поношенный серый пиджачишко с четырьмя рядами наградных планок. Саркастически глянув на кармашек соседа, он поправил козырек изжёванной кепчонки и отвернулся к окну.

Проигнорировав худосочного соседа, певец перешёл к первому отделению концерта

— Родная Украина уже не наша! – зычным басом провозгласил он и оглядел присутствующих.

Зашуганный жизнью народ не обратил на него внимания, видимо, подсчитывая в уме, сколько денег осталось. Худой, наоборот, с интересом развесил веснушчатые уши, по величине не уступающие средних размеров локатору.

— И родная Белоруссия не наша! – продолжил актер «Больших и Малых» театров, тяжёло вздохнув при этом. На минуту задумавшись, он неожиданно гаркнул: – Артиллеристы! Сталин дал приказ… Артиллеристы…

— Марш на унитаз! – противным тенорком перебил его худосочный герой, выпятив тощую грудь. – Ура военно–морскому Черноморскому флоту, – раздёрнул лацканы пиджака, явив взору замусоленную тельняшку, не стиранную, видать, со времен героической обороны Севастополя. – Врагу–у не сдается наш гордый «Варяг», пощады никто не жала–а-ает! – задребезжал морячок.

— Ур–р-ра Первому Украинскому фронту и до здравствует бог войны!.. – злонамеренно забил слабый тенорок басовитый артист.

— Заглохни, Шаляпин! – вскочил на ноги старикашка.

— Кхе! Сморчок! – добродушно осадил боевого морячка артиллерист.

— Хоша я и сморчок, да зато на моем приборе уместилась татуировка «Привет из Севастополя», – встал на защиту своей чести и достоинства краснофлотец. – А на твоём, поди, только имя любимой девушки поместится, – ехидно разглядывал над–пись «Оля», вытатуированную на пальцах правой руки артиллериста.

Народ кончил считать деньги и заинтересованно слушал ветеранов.

— Тьфу, козлы старые, – обругала их бабка.

Мужская часть пассажиров довольно похохатывала, прикидывая, сколько бы букв поместилось у них, и уважительно поглядывала на тщедушного краснофлотца. Видно, дальше «привета» дело ни у кого не пошло.

Понаслаждавшись уважением мужской половины, моряк гордо сел на место.

Поверженный противник мучительно размышлял, чем бы осрамить конкурента, и, ничего не придумав, выпалил:

— Артиллеристы! Сталин дал приказ… Всё ещё станет нашим, – закончил он петь. – Ведь мы же славяне и испокон веков были единой державой!

Эту его тираду присутствующие встретили с одобрением.

— Да здравствует великий Советский Союз! – неожиданно хором продекламировали ветераны и, с любовью глянув друг на друга, дружно встали и сошли на остановке, направившись к пивному ларьку.

«Конечно, им обидно!» – было общее мнение.

Я сошёл через несколько остановок после фронтовиков.

Марк Яковлевич – директор мебельного магазина, внимательно просмотрел трудовую книжку и поинтересовался, кто больше пьёт, я или Заев.

«Видать, Пашка уже успел нарисоваться».

Лукавить не стал. Пьём, сказал, одинаково.

Марк Яковлевич иронично улыбнулся.

«С такими зубами можно какой‑нибудь «Помарин» [1] «Помарин» – зубная паста рекламировать», – отметил я.

Затем он в раздумье пригладил короткую, жёсткую, как у ежа, щетину и брякнул трудовой книжкой о стол.

Я понял, что стал полноправным грузчиком мебельного магазина.

— Между прочим, Серый, я не разу ещё с катушек не валился, – почему‑то стал оправдываться мой друг.

Магазинчик оказался ничего себе, уютный. Пристроенная к девятиэтажке сотня метров стекла перемежалась редкими бетонными стойками. Причём никаких модернистских кружков, квадратиков и компасов на стекле, как у нас в цеху, не наблюдалось.

— Но это до первого прихода в гости Большого, – позлословили мы.

Так в моей жизни трёхстворчатый шкаф заменил отвёртку, а двухстворчатый – пинцет.

После пилки–колки дров на силу не жаловался, и остальные четверо коллег по тасканию шкафов, кроме Пашки, конечно, в сравнении со мной выглядели жидковато.

Это сразу заметили Марк Яковлевич и полдюжины продавщиц в придачу.

В напарники себе выбрал Ивана Тимофеевича, по комплекции напоминавшего трёхстворчатый шкаф. Но годы есть годы – он разменял седьмой десяток и являлся в нашей бригаде единственным трезвенником. Сволочная язва мешала радостям жизни.

Всю науку таскания мебели и расценки я усёк за полдня – не гироскопы собирать. Тимофеевич поведал мне, что в «застойный период» за трёхстворчатый шкаф брали с клиента трояк с этажа; за двухстворчатый, софу, секретер – по два рубля. Затащить из магазина в машину – два рубля.

В наше время, когда цены росли каждый день, такса тоже росла.

— И что я раньше с завода не ушёл, – кручинился Пашка, набивая карман сотенными.

Мы с Татьяной были в долгах как в шелках. Даже на обед денег не взял. Однако вечером после первого рабочего дня по дороге домой купил килограмм мяса, картошки и по шоколадке жене и сыну.

«Центр! – потирал руки. – Вот это работёнка».

— Украл, что ли? – подозрительно поглядела на меня жена.

— Не–а. Сами дали… Оттащил два шкафа – один на пятый, другой на третий, и в машину погрузили кучу мебели, – объяснил ей. – А если бы украл, не взяла? – поинтересовался я.

— Теперь бы взяла, – вздохнула Татьяна.

С первой получки (там ещё и зарплату платили) коллеги во главе с Пашкой здорово раскрутили меня на выпивку.

Чтоб не считали жмотом, купил два «Рояля» – так мужики называли иностранный спирт и кое–какой закусон.

Отмечать начали ещё перед обедом в бендежке у столяра – полутораметрового мужичонки без обоих указательных пальцев.

— Даже в носу нечем поковырять, – жалел его Заев.

Пашкин напарник – Микис, в миру Миша, законченный алкоголик, всё время жаловался, что тамада ему не доливает.

— Да – на! Подавись! – злился Пашка, подливая спирт.

Стакан Микис держал двумя руками, но половину содержимого всё равно до рта не доносил – такая была вибрация.

— Это у меня поражена нервная система! – объяснял он, занюхивая стружкой.

Пашка всегда с ним соглашался, потому что временами, особенно по утрам, у него тоже поражалась нервная система.

— Закусывать надо, – советовал Петя–глухой, славный огромным животом и плохим слухом.

В основном половину всей закуски, сколько бы её не было, уничтожал он.

Выпивки, как всегда, не хватило.

Деньги на «Рояль» опять дал я. Послать решили грузца по кличке Тоска – молчаливого татарина. Для компании он не годится абсолютно – клещами слова не вытянешь, иногда только к месту и не к месту, заунывно растягивая слова, произносил: «Тоска!»