Мэгги О`Фаррелл - Рука, что впервые держала мою

— Зайдешь? — спрашивает она у Симми.

То т оборачивается, они переглядываются.

— А стоит? — спрашивает он вполголоса.

— Думаю, да, — поспешно отвечает Элина.

Симми забирает у нее автокресло, они идут к двери. Дверь открывается, полоска света ложится на тротуар, и выходит отец Теда с бокалом виски:

— Какими судьбами! Привет, старина! Не знал, что ты к нам пожалуешь.

— Нам нужно поговорить. — Тед протискивается мимо него.

На кухне Элина садится за стол с Симми и отцом Теда. Тед обходит кухню, шагает мимо задней двери, окна, стола, плиты.

— Что у вас случилось? — Отец Теда вопросительно смотрит на них.

Элина откашливается, думая, что сказать.

— Мы… — начинает она, — мы были в Ла…

— Скажи мне вот что, — кричит из глубины кухни Тед, и Элина оборачивается. В руках он держит бумажник и достает оттуда что-то — деньги? кредитную карту? Потом швыряет на стол перед отцом что-то белое — то ли бумажный листок, то ли карточку. — Кто это?

Следует долгое молчание. Отец Теда, взглянув на карточку, отводит глаза. Вынимает из кармана рубашки пачку сигарет. Выуживает сигарету и тянется в задний карман за зажигалкой. Элина замечает, что руки у него дрожат. Он кладет зажигалку на стол и подносит карточку к глазам. Элина, перегнувшись через стол, тоже смотрит. Это черно-белый снимок мужчины с женщиной на фоне стены. Сначала он кажется Элине незнакомым, потом — смутно знакомым, и наконец она узнает фотографию с выставки Джона Дикина. Снимок сильно помят — видимо, Тед долго носил его в бумажнике.

Отец Теда ставит фотографию на стол, бережно подперев солонкой, и лишь потом зажигает сигарету. Затяжка, облачко дыма, еще затяжка.

И он произносит удивительные слова:

— Это твоя мать.

— Моя мать?

— Твоя настоящая мать. Лекси Синклер, — он потирает лоб, — так ее звали.

Тед упирается кулаками в край стола, молитвенно склоняет голову, будто приобщаясь к тайне.

— Тогда скажи, — спрашивает он глухо, — кто же спит наверху?

Феликс глубоко затягивается.

— Та, что тебя растила. С трех лет.

— А ты? — спрашивает Тед. — Ты мой отец?

— Отец. И не сомневайся.

— И с ней что-то случилось. С моей матерью. В Лайм-Риджисе.

— Она утонула. — Рука с сигаретой описывает круг вокруг лица. — Несчастный случай, заплыла слишком далеко. Ты тоже там был. Тебе едва исполнилось три, это случилось спустя неделю после твоего дня рождения.

— Правда?.. И ты там был?

— Нет. С вами был ее… друг. В тот же вечер я за тобой приехал. Привез тебя сюда, и… Марго за тобой ухаживала.

Тед берет со стола фотографию. Смотрит на отца, у того мокрое лицо. Смотрит на Элину, точнее, скользит по ней взглядом и поворачивается к окну, что выходит в сад.

— Что ж, старина, — Феликс выходит из-за стола, — прости меня. Наверное, мы были не правы, что скрывали от тебя, но мы…

— Простить? — повторяет Тед, повернувшись к отцу. — Простить? За то, что вы врали мне всю мою жизнь? Выдавали чужого человека за мою мать? Делали вид, будто ничего не было? Это… это не по-человечески, — шепчет он хрипло. — Понимаешь? Одного не пойму, как вам это удалось? Проделать такое с трехлетним ребенком? Как вам удалось?

— Мы… — Феликс весь поникает. — Дело в том, что ты… как бы это сказать… забыл.

— Забыл? — шипит Тед. — Что значит — забыл? Если твоя мать утонула у тебя на глазах, это невозможно забыть. Невозможно.

— Понимаю, звучит странно. Но ты вернулся к нам и…

— Что такое? — щебечет кто-то в дверях. — Все оборачиваются — на пороге стоит Марго, прическа смята, домашний халат туго стянут поясом, на лице смущенная улыбка. — Тед, я и не знала, что ты здесь. И Симми, и малыш Иона! Что вы все… — Голос ее срывается, она вглядывается в лица, и улыбка уступает место неуверенности, затем — тревоге. — В чем дело? Почему все?.. — Она робко входит в кухню. — Феликс?

Феликс, взяв у Теда фотокарточку, протягивает ее Марго:

— Он знает.

Феликс, попыхивая сигаретой, становится рядом с женой, точнее, чуть поодаль, как будто в очереди на автобусной остановке, словно они не супруги, а лишь случайные попутчики.

Феликс, Марго и Глория сидят за столом в кухне на Мидлтон-сквер. Напротив них — мальчик. Он застыл неподвижно, положив руки ладонями вверх на колени, чуть склонив голову. Под мышкой зажат потрепанный игрушечный кот. Мальчик не мигая смотрит в тарелку с сосисками, что поставили перед ним. Или разглядывает что-то на скатерти. Не ребенок, а восковая фигура, манекен. Скульптура «Мальчик за столом».

— Разве ты не проголодался? — бодро спрашивает Марго.

Он не отвечает.

— Надо хорошо кушать, — вторит дочери Глория. — Вырастешь большим и сильным.

Сосиски уже холодные, жир вокруг них застыл. Рядом на тарелке — вареная картошка, сухая, мучнистая на вид. Марго беспокойным движением взбивает волосы: мать вечно твердит, что с прилизанными волосами лицо ее кажется совсем худым.

— Вот что, старина, — говорит Феликс, — я пойду в сад и знаешь что буду делать? — Он замолкает, ожидая ответа. Не дождавшись, продолжает: — Разожгу костер. Поможешь мне? Большой-пребольшой костер, а?

Марго все утро не разговаривала с Феликсом. Не смогла простить ему, что прошлой ночью он уложил мальчика в детской. В ее бывшей детской, которую она два года назад отделала фризом с игрушками и лошадками-качалками, а на кровать постелила лимонно-желтое одеяльце, под цвет фриза.

— А где же еще ему спать? — возмутился Феликс в ответ на возражения Марго.

— Не знаю! — вспылила Марго. — В комнате для гостей!

— Для гостей?

Феликс глядел на нее как на чужую. Он стоял на лестнице, прислонившись спиной к стене, так и не сняв плаща и перчаток, в которых водил машину, и лицо его в полумраке казалось пепельно-серым, изможденным. Что-то подсказывало Марго: пора прекращать разговор, надо отвести его в гостиную, дать ему виски, забрать плащ. Но как, если он уложил мальчишку в ее детской, под ее лимонно-желтым одеялом?

— Это моя детская, — пыталась она объяснить, но ощутила дрожь в собственном голосе. Феликс подошел к ней вплотную. Сейчас ударит, показалось ей на миг.

— У мальчика, — начал он пугающе тихо, — только что умерла мать. Понимаешь? Мать утонула на его глазах. А ты думаешь только о себе. Ты… — Он умолк, подбирая слова, — так бывало, когда она видела его на экране, перед лицом бедствия — наводнения, голода, разрушения памятника архитектуры. — Ты мне противна.

Он развернулся и бросился вниз по лестнице. И Марго понимала: не надо подливать масла в огонь, надо молчать, — но, не в силах сдержаться, крикнула ему вслед:

— Тоскуешь по ней, да? Не в силах вынести, что она умерла? Ты ее любишь. Любишь, а меня… а меня презираешь. Думаешь, я не вижу? Нет, вижу!