Мэгги О`Фаррелл - Рука, что впервые держала мою

— Понял, понял. Рад помочь. Когда угодно. Честное слово.

Из гостиной доносится тоненький писк. Элина вытирает слезы.

— Мне нужно…

— Давай.

Иона в гостиной, на коврике, переворачивается туда-сюда. Дрыгает ножками, опускает их на пол, перекатывается на животик, снова на спинку. От усердия он пыхтит и всхрюкивает.

— Удивительно, — бормочет, наблюдая за ним, Симми. — Так старается!

— Еще бы, — кивает Элина. — Со вчерашнего дня только этим и занят. Еще чуть-чуть, — Элина показывает большим и указательным пальцами, — и поползет. Но пока не совсем получается.

— На него смотреть больно, — замечает Симми. — Так хочется ему помочь. — Он склоняет набок голову. — Похоже на ход конем, правда? Как в шахматах. Вбок-вперед, вбок-вперед. — Сцепив ладони, он смотрит на Элину. — Ну, расскажи, какие новости.

Элина снова вздыхает, садится, затем опускается на пол рядом с Ионой.

— Не встает с постели, — говорит она вполголоса. — Молчит, совсем не разговаривает. Ничего не ест. Иногда удается его напоить — глоток-другой, не больше. Спит почти весь день и всю ночь, иногда просыпается. Не знаю, что делать, Сим. — Не в силах поднять на него взгляд, Элина берет с пола игрушку Ионы, погремушку с бубенцом, и потряхивает. — То ли вызвать врача, то ли… то ли… но что я скажу?

— Гм… А Феликс и… Феликс хоть раз давал о себе знать?

— Заходил. Звонит каждый день, хотя бы раз, а то и два.

— И Тед с ним не разговаривает?

Элина качает головой.

— И она заходила, — шепчет она. — Когда Тед…

— Высадил стекло?

Элина, судорожно сглотнув, кивает:

— Это был ужас, Сим. Я думала, он хочет… он собирается…

Симми качает головой.

— Бедная Малышка Мю, — шепчет он.

— Да что я, — возражает Элина. — Бедный Тед.

— Бедные вы, бедные.

Элина берет на руки Иону.

— Поднимемся к нему, — предлагает она.

На лестнице Элина оборачивается.

— Я ненадолго, — шепчет она. — На часок, не больше. Даже не знаю, стоит ли мне. Но если это поможет… сам понимаешь.

— Еще бы, — кивает Симми. — Если есть хоть маленькая надежда, значит, оно того стоит. — Он достает что-то из кармана и протягивает Элине: — Вот, держи. Поезжай на моей машине.

Элина смотрит на ключи от машины.

— Не надо, Сим, я такси поймаю.

— Нет. Она стоит возле дома. — Симми вкладывает ключи ей в ладонь, сжимает ее. — Бери.

Элина, кивнув, прячет ключи в карман.

— Спасибо.

— Ерунда.

На лестничной площадке они останавливаются.

— Тед? — окликает Элина. Она медлит у открытой двери спальни, не решаясь зайти. На ковре — треугольник света, посреди него, словно актер в лучах рампы, — одинокий синий носок. — Тед? — повторяет Элина.

Тед лежит под пуховым одеялом, лицом к стене.

— Тед, Симми пришел.

Фигура под одеялом неподвижна.

— Слышишь? — продолжает Элина. — Симми пришел тебя проведать. Тед? Как себя чувствуешь? — Она оглядывается на Симми, тот выходит вперед.

— Тед, это я. Слушай, Элине нужно отлучиться ненадолго, вот я и пришел составить тебе компанию. У меня с собой журналы, газеты, есть что перекусить, есть даже роман о тюремной жизни, на шестьсот страниц, так что скучать будет некогда. — Он тяжело плюхается в кресло. — С чего начнем, с тюряги? Или с легкого чтива о состоянии экономики? — И, не дожидаясь ответа, открывает роман и начинает читать зычным голосом, передразнивая австралийский акцент.

Элина, чуть выждав, наклоняется к Теду, целует его. Глаза его закрыты, щека небритая, колючая.

— Пока, — шепчет Элина. — Скоро вернусь.

Пол в прихожей дома на Мидлтон-сквер выложен сине-белыми восьмиугольными плитками. От коврика у дверей до лестницы и дальше — расчерченное пространство, словно игра света на воде, изображенная художником-кубистом.

Несколько плиток у подножия лестницы расколоты, через них пролегла извилистая трещина. Для Марго это вечная головная боль. Она собиралась их заменить, да руки так и не дошли. В конце шестидесятых, под присмотром Глории, трещину замазали клеем и лаком, но плитки с тех пор расшатались и трещат, если на них наступают.

На этих плитках — или на соседних — стоял Иннес, когда вернулся домой из немецкого плена и увидел на лестнице чужого мужчину в отцовском халате. «Вы кто такой?» — спросил тот, и Иннес, стоя на треснувших плитках, понял, что браку его конец и жизнь принимает новый, нежданный оборот.

Кафель разбил Иннес, хотя никто из нынешних обитателей дома об этом не подозревает. Дождливым днем в конце двадцатых семилетний Иннес стащил из кухни металлический поднос, взбежал с ним по лестнице на самый верх и скатился на подносе вниз, как на салазках, скользя по ковру, подпрыгивая на ступеньках, и с диким грохотом приземлился в прихожей. Викторианская плитка от удара треснула; Иннес кубарем покатился вперед и налетел на острый угол вешалки. На его крик прибежала из кухни Консуэла, а из гостиной — мать. На кафеле в тот день было много крови, красной на сине-белом. Иннесу наложили два шва, и на лбу у него на всю жизнь остался вертикальный шрам.

Восьмиугольные плитки тянутся мимо двери в «уборную», место недавних Элининых злоключений с Ионой, до самой двери в нижний этаж. Туда ведет лестница, кривая, узкая, темная (одна из лампочек на прошлой неделе перегорела, а Феликс так и не заменил ее, да и вообще ничего не заметил, — что поделаешь, Феликс есть Феликс).

На кухне подтекает кран, капли падают в фарфоровую раковину с тихим звуком: «плим». «Плим», — раздается мерно, настойчиво, «плим». Сидеть рядом и слушать невыносимо.

Глория дремлет в кресле-каталке у дверей, на террасе. Каждое утро приходит сиделка, помогает ей встать с постели, кормит завтраком, потом вывозит ее во двор, «на солнышко». Глория сидит, свесив голову, разглядывая блестящие металлические подлокотники кресла-каталки. На том самом месте много лет назад стояли ее дочь и Тео, наблюдали, как Феликс разводит в глубине сада костер. С утра сиделка причесала Глорию, голова так и зудит от жесткой щетки, а вода все капает из крана, и звук не дает сосредоточиться, сбивает с мысли; ей вспоминается, как пришла телеграмма — в дверях стоит мальчишка и говорит: вам телеграмма, миссис… — плим! — вспоминается чайник, подарок матери, красивый, с золотой каемкой; позолота, конечно же, стерлась, потому что домработница каждый раз скребла его жесткой мочалкой, — плим! — вспоминается их поездка в Клактон, перед тем как он вернулся на фронт, — небо было низкое, как перед дождем, и он взял ее за руку и сказал… как же он сказал?.. облака в контражуре, а потом она полезла в словарь, искала, что значит это слово…

Глория уже долго сидит здесь одна. Впрочем, она давно утратила представление о времени. Но где же остальные обитатели дома? В саду ни души. Раскачиваются взад-вперед пустые качели. В пруду посверкивает клочок неба. Деревья простерли неподвижные ветви, края у листьев сухие, закрученные.