Матей Вишнек - Господин К. на воле

— Да нет, — отвечала Розетта.

Козеф Й. настаивал:

— Я сделаю все, что скажете.

Женщина покачала головой, и это отозвалось в Козефе Й. волной тревожного сожаления. Он пошел к выходу. Ребенок увязался за ним.

Вступив в аллею, Козеф Й. остановился. Ребенок тоже остановился, в нескольких шагах позади. Погода по-прежнему была крайне капризной. Лучи солнца только изредка обозначались на стенах и на сизом гравии. Козеф Й. снова впал в полное смятение. С одной стороны, он был очень доволен, что утолил голод, с другой — не знал, что ему делать дальше. Он обернулся к Ребенку. Как будто это был сигнал, Ребенок сорвался с места и подбежал к Козефу Й.

— У меня есть камни, — сказал Ребенок.

Под стеной была выкопана небольшая яма, а в ней лежали шершавые камни.

— Все мои, — добавил Ребенок. — Будет нужно, приходите.

— Я приду, — сказал Козеф Й., ничего не понимая. — Непременно приду.

Козеф Й. спал крепко, без снов. А когда проснулся, в понедельник утром, очень удивился, что не слышно гула, сопровождающего завтрак. Вышел в коридор и обнаружил, что двери всех камер стоят нараспашку. Все ушли на работы. Он вспомнил, что он-то теперь свободен. Спустился вниз, на первый этаж, где стояла раковина для охранников, и умылся.

Выглянул в окно. Малые ворота, два фонаря, тополиная аллея, небо с рваными облаками и беглыми лучами солнца — все было на своих местах. В голове у него раздались слова Фабиуса «он поест здесь», что давало ему основание пойти на кухню.

Франц Хосс с Фабиусом играли в кости за деревянным столом. Розетта запускала посудомоечные машины и, похоже, была этим всецело поглощена. Ребенок отсутствовал. Дышать было нечем. Пары, выходящие из машин, исторгали тяжелый запах химии и жира.

— Ага, вот и вы, — сказал Франц Хосс, завидя Козефа Й.

Розетта принесла на подносе два больших ломтя хлеба и две чашки, полные до краев мутноватым пойлом. Поставила поднос на краешек стола и ушла, не сказав ни слова. Козеф Й. огляделся в надежде найти стул. Не нашел и принялся есть стоя.

Он решил поскорее расправиться с едой и уйти. На сей раз ему не понравилось в кухне. От пара делалось удушливо донельзя, и капельки жира уже стали оседать на его волосах.

— Вы были на складе? — вдруг спросил Франц Хосс.

— Нет, — поспешно выпалил Козеф Й.

— Так сходите, — с недоумением сказал старый охранник.

Козеф Й. пытался понять, почему Франц Хосс спросил его, был ли он на складе. Что ему, Козефу Й., делать на складе? Никто не говорил ему, что надо идти на склад. Он даже не знал, что есть какой-то там склад.

— Зачем? — спросил он с деланым равнодушием, как будто речь шла о чем-то совершенно неважном.

— За одежей, — был ответ.

И снова Козефа Й. охватило необъяснимое волнение, волнение, которое локализовалось, как коготь, в самой глотке. Значит, за одежей! Ну да. Конечно, за одежей. Как же он не сообразил сразу? Ведь это так просто. Свободу должен был отметить какой-то знак, а какой знак вернее, чем смена одежи? И если он до того свыкся с арестантской робой, что не мог себе представить, как люди могут носить и другую одежу, то это его вина.

— Сходите завтра, — снова услышал он голос Франца Хосса под стук костяшек о деревянный стол.

— Схожу, — ответил Козеф Й., стараясь выдержать тот же индифферентный тон.

«Почему же завтра, а не сегодня?» — не смог он удержаться от вопроса к себе. Ведь одежа — вещь важная, ему должны были выдать ее еще утром. Еще вчера. Ах да, воскресенье. Подразумевается, что по воскресеньям склад закрыт. Конечно, склад был закрыт. Но сегодня-то? Почему же не сегодня? Нет, это его вина, только и только его, что он не осведомился всерьез насчет собственных прав. Франц Хосс, конечно, человек очень милый и услужливый, но в его обязанности не входит тянуть всякого Козефа Й. за рукав на склад, а после — за ворота тюрьмы с напутствием: «Пожалуйте вон, господин Козеф Й., за этой чертой начинается ваша свобода».

«И все же — почему завтра, а не сегодня?» — мучился Козеф Й. Но спросить об этом у Франца Хосса ему не хватало духа. Получилось бы невежливо. Вот так бывает — ты и знать не знаешь о чем-то, а когда тебе этого не дают, начинаются сожаления. Тем более что до завтрашнего дня оставалось всего ничего, ну, дадут с запозданием на день. А может, и без всякого запоздания. Может, просто склад закрыт по воскресеньям. И по понедельникам тоже. Может быть и такое. Все может быть.

Пришла Розетта — забрать поднос, на котором подавала завтрак. Увидев ее, Козеф Й. почувствовал острое желание услышать ее голос и умильно предложил помочь в мытье посуды.

Розетта ответила «да», и Козеф Й. пошел за ней в полном восторге.

Он проработал, не разгибая спины, почти до самой ночи.

Зал, где стояли посудомоечные машины, был гораздо обширнее, чем представлялось Козефу Й. Он несколько напоминал цех какого-нибудь завода, потому что машины в порядочном количестве стояли в три ряда и были связаны между собой чем-то вроде конвейерных лент. Хотя работали пока только две машины, та, к которой был приставлен он, и та, у которой орудовала Розетта, моторы, поршни и транспортерные ленты производили оглушительный шум.

Розетта объяснила ему без помощи слов, одними жестами, как надо запускать и останавливать этот агрегат и что надо делать с каждой посудиной. Грязные подносы, тарелки, ложки и ножи подъезжали на транспортерной ленте из какого-то другого, таинственного, кухонного отсека, где чуть ли не тысячами собирались тарелки и столовые приборы. «После какого это фантастического пира остались такие горы немытой посуды?» — спрашивал себя Козеф Й. Трудно было предположить, чтобы все эти тарелки испачкали одни только заключенные. Разве что эта тюрьма соседствовала с другой, значительно большей, чем та, которую знал он.

Работать приходилось прямо-таки в инфернальном темпе. Предметы, подъезжавшие на ленте, надо было сортировать по размеру и отправлять в определенный отсек машины. Время от времени ему случалось уронить то одно, то другое, но это было нестрашно, потому что все, абсолютно все предметы были пластмассовые.

Каждые полчаса Розетта отходила от своей машины, чтобы снабдить Козефа Й. моющим средством.

Она не улыбалась ему и задерживалась ровно настолько, чтобы проговорить «очень хорошо, господин Козеф» или «вы не представляете, какая это для меня помощь». Но и того было достаточно. Если что его и донимало, так это горячие пары, вырывавшиеся из всех сочленений двух механических монстров. Пары иногда так сгущались, что для Козефа Й. видимость не превышала одного метра — только чтобы определить, куда положить следующую посудину, в отсек для крупных предметов или для мелких.