Антон Тарасов - Подводные камни

Андрей стоял перед домом. В гостиной, где была сестра, горел неяркий свет. В остальных окнах уже темно. Снег перед домом выметен не был.

— Приживалка, — злобно произнес Андрей, имея в виду Прасковью, которая, как говорил Павел Ильич, его главная помощница.

Было тихо. Павел Ильич давно спал, избавляясь от всех переживаний предшествующих ночи и дня. Андрей снял пальто в передней, испугавшись позвякивания медяков в кармане. Ему казалось, что он вдруг протрезвел, что появились силы на что-то важное, то, что он хотел сделать давно, но что-то мешало и не хватало воли. Он приоткрыл дверь. На столике в комнате стояла в подсвечнике свеча. При ее тусклом свете Андрей разглядел сестру. Она не спала. Он ухмыльнулся и сделал шаг вперед, еще шаг, и еще. Она заметила его. Не кричала, просто смотрела, как он сдернул одеяло, с силой схватил ее за руку, поднял нижнюю рубашку.

Их взгляды в какой-то момент встретились. Она присмотрелась: его глаза снова не блестели, в них не было задора, смеха, который так отличал Андрея в детстве. Только ярость, непонятная, слепая. И все. Татьяна догадалась, что с нею готов сделать ее брат. Слезы покатились градом, но сил по-настоящему заплакать, закричать не было.

— Думала, я слаб, немощен? Нет! — быстро шепотом сказал Андрей. — И будто бы я не замечаю всех твоих непристойных намеков. Ты просто насмехалась надо мной, всегда насмехалась, и тебе это сходило с рук.

Светлые, с легкой рыжинкой волосы Татьяны покрылись какой-то испариной. На темных волосах Андрея поблескивали нерастаявшие снежинки.

— Нет, Андрюша, что с тобой, милый? Одумайся!

Он ударил ее по лицу и придвинул к себе, пытаясь свободной рукой освободиться от одежды.

Их взгляды снова встретились: Татьяна думала увидеть на лице брата следы помешательства, пьяного бреда, что нападает на тех, кто выпивает в дурной компании и на это тратит бесцельно свою жизнь. Глаза, заметные даже при свете свечи рыжие пятнышки. Нет, ей не показалось, он смеялся, тихо, про себя, но смеялся. Она почувствовала его холодные руки там, куда не прикасался в ее жизни еще никто.

Распахнулась дверь — Андрей и сам не раз так открывал их, ногой, с силой, когда возвращался среди ночи с очередной попойки у Велицких. Андрей обернулся. В дверях стоял отец. Таня его не видела и не могла видеть. Наверное, она и не слышала.

— Вон, вон из дома!

— Отец?

Павел Ильич повернулся, и Андрей разглядел в его руках ружье, немного старомодное, тяжелое, с массивным деревянным прикладом, украшенным металлическими узорами. Ружье стояло у отца в кабинете, за всю жизнь Андрей только раз видел, чтобы отец брал его с собой на охоту.

— В Либаву, на погрузки, в грязь! — голос Павла Ильича дрожал. — Убирайся! Зарабатывай на хлеб, живи, как сердце просит, раз оно просит такого низменного, отвратительного.

Андрей хотел было что-то сказать, но его оглушил выстрел. Резкая боль пронзила подбородок, в глазах потемнело. В следующую секунду тихо заплакала Таня. Запахло чем-то кислым, гарью.

— Павел Ильич, родненький, да что вы наделали! — где-то рядом причитала Прасковья, — да как можно так, помилуйте!

Андрею повезло: пуля задела подбородок и вошла в стену. Прасковья хотела было помочь Андрею, приблизилась к нему, но Павел Ильич был неумолим:

— Проша, отойди! Танечка, все пройдет, не вспомнишь потом этого подлеца!

— Пропадите в безвестности, сгиньте! — шипел Андрей, превозмогая боль, схватившись рукой за подбородок, откуда сочилась кровь. — Кого? Меня выгоняете? Да я студент! Я в таком обществе бываю! Я…

— Убирайся! — оборвал его Павел Ильич. — Убирайся, покуда не послал за полицией и не отправил на каторгу! И это сын, мой сын! Боже мой, как я заблуждался!

Пока Андрей одевался, надевал пальто, вся одежда пропиталась кровью. Павел Ильич молча рассматривал свое старое ружье, его руки слегка подрагивали.

— Я еще…

— Молчи, — Павел Ильич даже не смотрел на Андрея, его больше заботила Татьяна, вокруг которой, причитая, суетилась Проша. — Не хочу ничего слышать. Проша, дай ему два рубля, чтоб с голоду не помер, пусть берет все, что нужно, и катится. Иначе на каторгу!

Мысли больше не крутились в голове. Уверенность куда-то испарилась. Андрей, сжимая пальцами скользкий от крови подбородок, добрел до Фонтанки, умылся снегом, теряя сознание, присел на ледяной безжизненный гранит и уснул.

Мелкий снег почти прекратился. Засверкали звезды, но почти сразу скрылись. Снова повалил снег, теперь уже тяжелыми крупными хлопьями, укрывая собой все, что еще не было укрыто.

Марина хороша собой. Мужчины это замечают, подчас реагируют слишком бурно, навязывая на знакомство, за которым трудно угадать какое-то продолжение. Она высокая, с копной рыжеватых волос, вечными веснушками, которые ее нисколько не портят, и широкой улыбкой, немного коварной на первый взгляд, но от того притягательной вдвойне. Ее подбородок украшает едва заметный шрам, оставшийся с детства.

Когда Марина смотрит на тебя, то возникает чувство, что твоя внешность ей безразлична: она проникает куда-то глубоко, в сознание, в суть. Правда, ей не чужды дорогие подарки, походы по ресторанам и прочие атрибуты благополучия. А потому суть, в которую она проникает, большей частью финансовая. Конечно, можно ее в этом упрекнуть, но что это изменит? У нее свои взгляды на жизнь, у тебя свои — и только бог знает, кто из вас действительно прав. Знает, но молчит.

Молчал и тогда, когда она впервые села в машину к незнакомому мужчине, умчалась с ним куда-то на другой конец города и там испытала все прелести шикарной и беззаботной жизни. Поразвлекшись, наевшись осетрины и выпив шампанского — и это в непростые девяностые — с немаленькой суммой в кармане она появилась дома на следующее утро, когда ее разыскивали не только родители, но и соседи, и участковый. Марине было шестнадцать. Наплакавшись, мать собрала ее вещи и отправила жить к бабушке.

— Я больше не могу терпеть твои выходки, краснеть за то, чем и с кем ты занимаешься, — спокойно сказала она. — Бабушке все равно, а мне нет.

Жизнь Марины понеслась, полетела куда-то вперед. Постепенно ей наскучили великовозрастные папики — впрочем, скорее это они в какой-то степени потеряли к ней свой интерес. Все-таки в шестнадцать и в отсутствие жизненных забот, груза опыта девушка гораздо симпатичнее, чем на десяток лет старше с багажом тревог, забот и сомнений.

На определенном этапе жизни Марина подметила горестный факт: мужчины, с которым она не прочь была бы связать свое будущее, сознательно ее сторонятся, будто от и до досконально знают ее биографию, улавливают целый сплав не самых славных моментов. Марина смирилась с этим, ведь те, кто желал насладиться ее обществом на ночь, две, неделю, от силы месяц все равно находились, хоть и не с такой легкостью, как это было раньше.