Алексей Поляринов - Пейзаж с падением Икара

Дыхание сбилось, суставы ломило, но я с каким-то детским упорством продолжал размахивать палкой. Добравшись до очередного исполинского ствола, я остановился, заметив в сугробе человеческие следы – они сворачивали вправо и исчезали за кустом шиповника. Минуту я смотрел на них, собираясь с мыслями; мне стало интересно. Преодолев колючие иероглифы ветвей, я двинулся дальше, стараясь наступать ровно в отпечатки чужих ног, дублируя владельца.

Пунктир следов оборвался через пару километров на берегу реки, бежавшей вниз по склону, еще не скованной льдом. Я огляделся, но вокруг блестел нетронутый наст, а впереди – вода. Мне стало страшно – даже жутко – при мысли о том, что с ним случилось. Не по воде же он пошел, в самом деле. Вероятно, его ждали здесь, и он уплыл на лодке.

– А-у-у! Есть кто живой?!

Тишина; снежная шапка бесшумно упала с ближайшего дерева.

Развернувшись, я побежал по оттискам в обратном направлении, рассчитывая выяснить, откуда взялся мой таинственный лесной спутник. Эта игра в следопыта, впрочем, быстро меня утомила. Еще и брешь в зубе снова начала пульсировать, вернулся привкус старой марли. Я дошел до дороги, по которой иногда проезжали машины, освещая фарами зернистый асфальт. Дальнобойщик (смельчак с гусарскими усами) подкинул меня до вокзала, где я купил билет до дома.

К своему месту мне удалось протиснуться с трудом – вагон был так туго набит людьми, что, казалось, стоит чихнуть, и он лопнет. Даже запахам было тесно: воняло псиной, несвежим дыханием, сырой одеждой. Я сел у окна и всю дорогу делал вид, что смотрю в него, хотя ничего и не мог разобрать в немногословной темноте. Повалил снег с дождем; потом еще и с градом – он гулко грохотал по крыше, мокрой ватой налипал на стекло.

Рядом сидел старик с бородой, похожей на пучок спутанных медных проводов. Он шелестел газетой и постоянно спрашивал, толкая окружающих:

– Нидерландский живописец, автор картины «Обращение Савла», восемь букв, вторая «р».

Но все молчали; даже те, кто знал ответ. Ведь теснота, сказать по правде, не очень-то сближает.

Я достал блокнот и попытался ухватить карандашом его корявый иссохшийся профиль.

– Птица без крыльев, четыре буквы, – бормотал он, наверняка прекрасно понимая, что ответа не дождется; и тут же отвечал: – Икар! – и хрипло хохотал.

Сырое небо за окном сменилось вдруг тесным гремящим мраком туннеля; а после – снова ливень, град и стук колес.

Старик не унимался ­– ему делали замечания, просили помолчать, но он упорно продолжал давить на нервы. Мое терпение иссякало – и, чтобы не сорваться, я встал, взял пальто и вышел – а остаток пути провел в тамбуре, прижавшись лбом к холодному стеклу и вспоминая следы на снегу. Кто же, все-таки, их хозяин? И куда он делся?

***

Дождь кончался, но мелкие капли его еще искрами сверкали в дрожащих желтых ореолах фонарей. Перрон поблескивал отражениями в замерзающих лужах.

Я вышел из вагона и направился к вращающейся двери вокзала. Градины хрустели под ногами, как битое стекло.

В зале ожидания сидел бродяга в рваном плаще и играл на флейте. Я остановился и минуту слушал, пытаясь уловить мелодию. Лицо бездомного было бледно и неподвижно, как лунный ландшафт, руки дрожали, но он все равно играл, и мелодия рождалась неровная, как азбука Морзе; игра резала слух, и я уже хотел отойти, но вдруг заметил, что вместо шляпы для милостыни он поставил перед собой ржавый бритвенный тазик. Это напоминание о Дон Кихоте так умилило меня, что я решил кинуть пару монет в знаменитый головной убор – полез в карман, но… вместо мелочи пальцы нащупали камень. Я вытащил на свет фигурку лошади, высеченную из красного минерала.

– Так-так. Это здесь откуда?

Еще пошарил вдоль подкладки, прекрасно помня дырку по шву – но вместо нее обнаружил помятый лист бумаги. И только тут заметил, что воротник у этого пальто коричневый – а не серый, как у моего.

– Вот дурень-то!

Поезд тем временем трогался; земля задрожала.

– Погодите! Ошибка!! – застряв на пару мгновений внутри капсулы вращающейся двери, сделав лишний круг, я выпал обратно на перрон и рванул за вагоном, нелепо оскальзываясь, как ребенок на катке. Из полутьмы вагонных окон за мной наблюдали желтые лица, кто-то даже помахал рукой.

Локомотив разогнался и вскоре скрылся за лесополосой. Где-то там внутри него ехало мое пальто – и мои последние деньги в его внутреннем кармане.

***

Олег Фомич Чревато был очень приветливым человеком. Даже слишком. Только один недостаток смазывал общее впечатление: говорят, раньше он мастерски играл в покер, но потом пережил инсульт, и теперь его перегревшийся мозг вместо карт тасует воспоминания. Склероз прогрессирует: старик путает лица, не помнит постояльцев, а потому для каждого пришедшего всегда устраивает экскурсию.

– Добро пожаловать! – говорит он, вскинув руки. – Позвольте, я покажу вам здесь все.

У него лицо спившегося священника (отличный экспонат для моей коллекции); плечи посыпаны перхотью; карманы его всегда набиты мелочью, и он позвякивает монетками на ходу, как свинья-копилка; каждый раз, демонстрируя мне убранство моей собственной квартиры, он большим пальцем потирает висок, словно пытаясь настроить резкость мышления.

Вот и сейчас все повторилось.

– Здесь у нас кухня! – сказал он, указывая на дверь в ванную. Прошел чуть дальше, открыл кладовку и исчез там; через минуту вышел и, виновато улыбаясь, пробормотал: – А этой двери здесь раньше не было, – снова заглянул туда и облегченно выдохнул: – Точно. Кладовая.

Мы зашли на кухню, и, указав на холодильник, Олег Фомич сказал:

– Вот газовая плита. Одна конфорка плохо работает, поэтому ей лучше не пользуйся, не то взлетишь на воздух.

– А какая именно?

– Что-что?

– Какая конфорка плохо работает?

– Да бох ее знает! Не помню, – открыл холодильник, прищурился от яркого света и сказал: – Пон-нятно, – закрыл и огляделся. – Эй, а где холодильник? – опять открыл дверцу, прищурился. – А, вот же он, – ткнул пальцем. – Это холодильник!

И продолжал абсурдную экскурсию – отправился в коридор, где снова скрылся в кладовке, – вообще, все его пути вели в кладовку. Бог знает, почему его туда тянуло. Наверно, искал там среди хлама свою утерянную память. Из кладовки он выходил с виноватым видом и говорил:

– Ничего не понимаю. Эта дверь раньше была здесь?

В сорок четвертый раз я «познакомился» с Олегом Фомичом и в сорок четвертый раз заселился в свою старую-новую квартиру. Причем хозяина как всегда нисколько не смутило, что у «нового» постояльца есть ключ от нее, и что вещи все уже на месте.

Обычно причуды Олега Фомича нравились мне, – или, вернее сказать: забавляли меня. « Как это должно быть интересно – всегда жить в сегодняшнем дне, когда все в новинку ». Но сейчас, вновь выслушав инструкции склеротика, я едва удержался, чтобы не влепить ему пощечину.