Сергей Залыгин - Тропы Алтая

— Ты что же это, Андрей! — только и мог сказать отец. — Посоветоваться, во всяком случае, нужно было! Написать!

— А зачем?

— То есть как зачем? Я же тебе как-никак отец…

— Это дело другое. А зачем советоваться? Какой смысл?

— Выслушать мое мнение… Совет отца.

— А что бы изменилось, как ты думаешь?

— Так-таки ничего?! Совершенно?!

— Совершенно ничего!

Вот он какой вырос, Андрюха-Цезарь! Откуда самонадеянность? Хамство откуда? В кого вырос, шилишпер? Вот он каким является, Андрюха-Цезарь. «Является» — становится новым, незнакомым до сих пор явлением и требует каких-то поправок к твоему существованию. Требует каких-то объяснений. Когда тебе около шестидесяти, а ему — двадцать?!

Он упрямый, грубый, а ты не его упрекаешь, а себя, потому что он и ты — это что-то настолько близкое, ближе чего ничего нет и не может быть. Подумать только — его ревнуешь! К нескольким университетским профессорам, которые учили Андрея хуже, чем он сам мог бы его учить, ревновал. К тем, которые повинны были в том, что Андрей учится не на географическом, а на биолого-почвенном факультете, тоже… И вот еще один человек — Рязанцев!

Когда Вершинин приглашал Рязанцева с собой в экспедицию, он и не подумал, что этот человек неизбежно встретится там с Андреем, что они могут даже в одной палатке поселиться. Вот так и бывает, что самое очевидное вовремя не приходит в голову!

Совсем несложным делом было для Вершинина-старшего объяснять людям разные вещи, иной раз такие, о которых он сам имел весьма отдаленное представление. Другое дело — объяснять и себе и сыну собственные поступки и намерения, свою неуверенность и даже робость! Или передать ему ключи от того богатства, которое называется познанием природы Горного Алтая! Как это сделать? Вершинин-старший уже не раз репетировал предстоящий разговор — в кабинете, а иногда в горах, в поле, размахивая палкой и сорвав с головы шляпу. Каждая репетиция, покуда он ее проводил, казалась генеральной, но уже на следующий день было очевидно, что она не имеет никакого значения.

Уже и «подход» к сыну был: они не в первой экспедиции путешествовали вместе, им было что вспомнить, а от воспоминаний до заветного разговора — один шаг. «Подход» был, разговора все не было. Все казалось, будто шилишпер знает об отце что-то такое, чего отец сам о себе не знает и сказать не может.

Теперь своими руками создал такую экспедицию, пригласил в нее таких людей, которые не моргнув глазом возьмут и сделают тебя одиноким. Каково?

Как это в свое время не пришло в голову, что Рязанцев с его неизменным вопросительным знаком во взгляде, в ответ на который всегда хочется сказать: «А, поди ты к черту!» — и Андрюха, который ничего у тебя не спрашивает, а тебе страшно хочется все рассказать ему, все объяснить, — что они двое могут просто и быстро найти между собой что-то очень общее и очень близкое?!

И пожалуй, тем скорее они найдут это общее, чем раньше Вершинин приедет в экспедицию. Совершенно просто: без него они друг друга не узнают, но как только он появится, они посмотрят на него, потом друг на друга и тут же еще раз познакомятся.

В конце концов не знаешь: торопиться тебе или нет?

В последние годы, не так уж, правда, часто, зато все сильнее подступало желание быть успокоенным. А что такое успокоение? Это не тишина, и не домашний уют, и не положительный отзыв о тебе в рецензии какого-то крупного ученого, столпа науки. Должно быть, успокоение — это когда наступает и тишина, и уют, и появляется положительная рецензия, и еще многое-многое другое, но только все сбывается не само по себе, не из чужих рук ты все получаешь, а собственными усилиями. Тут есть и некоторая хитрость перед самим собой — в том, как ты себя убеждаешь, будто сам добился того, о чем мечтал.

Были у Вершинина знакомства, которые успокоение создавали.

Вот уже несколько лет, как он близко сошелся с краеведами городка Н. и мог бы многое рассказать о своих друзьях… Если бы кто-нибудь о них спрашивал. Если бы сведения о краеведах отдельным пунктом включались в ежегодные научные отчеты.

Были разные люди среди краеведов в городке Н.

Пионеры и пионервожатые, совершающие походы к истокам ручьев и речек, к местам стоянок древнего человека и к памятным местам времен гражданской войны.

Учителя географии и биологии, создавшие в школах «уголки природы» и «живые уголки» с белками, зайцами, ужами и ежами.

Преподаватели педучилища и пединститута, увязывающие курсы своих лекций с жизнью.

Пенсионеры, увязывающие остатки своей жизни с событиями времени.

Для ведения широких собраний дважды в месяц по воскресным дням с десяти утра до часа-двух дня; для переговоров с заместителем председателя горисполкома по вопросам расширения музейных помещений, издания печатных трудов тиражами до двухсот экземпляров; для представительства в Географическом обществе — краеведы путем открытого и прямого голосования выбирали руководство: единственного в городе профессора или заслуженного учителя, а при наличии вполне добровольного согласия — самого зампредгорисполкома.

Все обретают любовь к краеведению одинаковым образом: великое или малое, но что-то стремятся открыть вокруг себя.

Все, кто уходит из краеведения, уходят разными путями. Как во всякой любви: любят по одной-единственной причине — потому что любят; для того чтобы разлюбить, причинам нет конца.

И пионеры, совершив три похода в истоки рек и к памятным местам, подрастали, поступали в вузы, назначали друг другу встречи у кино и театров, забывая о том, что как раз в этот час в Обществе краеведов обсуждается план работы.

Учителя географии и биологии «уголкам природы» и «живым уголкам» вдруг начинали предпочитать уголки семейные.

Преподаватели пединститута обзаводились учеными степенями кандидатов, званиями доцентов, и опасности отрыва от жизни переставали их устрашать.

Только одна категория краеведов в городе Н. — пенсионеры — до последнего дыхания оставалась верной обществу, не уставая любоваться своим краем: его изумительным прошлым, его грандиозным настоящим, его исключительным будущим.

Пенсионеры… Чудаки, наивные люди выдумывают себе дело, если уж дело обходится без них… «Тыбики», к которым жены, сыновья и дочери, а вслед за ними и внучата то и дело обращаются со словами: «ты бы сходил…», «ты бы присмотрел…», «ты бы посмотрел…» Ограниченность. Наивность.

Но так мог подумать о краеведах кто-нибудь, только не Вершинин, только не он! Упаси бог!

Вершинин был к ним внимателен, и старики краеведы с ним переписывались — по одной ученической тетрадке за прием — и ответов ждали тоже пространных, главное же — в ответах нельзя было допустить ни малейших противоречий и неувязок со всей предшествующей перепиской. Говорят: «Память стариковская!» Он-то знал, что за память у стариков. У стариков краеведов-пенсионеров!