Сергей Залыгин - Тропы Алтая

Новая жизнь должна будет исключить между ними Риту. Будет обязана.

Что произошло между Ритой и Андрюхой в маршруте. Вершннин-страший до сих пор так и не знал. Не знал, верить или не верить Реутскому. Pie зная, все-таки верил, а тогда чувствовал, как эта девчонка оттесняет от него сына.

Иногда не верил. Ни капельки.

Когда же Реутский объявил о своем отъезде и Риту тоже уговаривал уехать с ним, Вершинин перестал ему верить совсем.

Но все-таки? Вдруг?

Было так приятно, когда ему казалось, будто все опасности миновали, что теперь никто уже не сможет отнять у него сына, не сможет Андрея увести куда-то прочь от него. Никто…

Но Рита даже не вышла из палатки проводить Андрея. В последние дни совершенно ничего не было заметно в отношениях между ними. Никаких отношений.

И Вершинин-старший успокоился… Еще раз поглядел всадникам вслед, увидел, будто Андрей обернулся в седле, улыбнулся и помахал ему рукой… Показалось или нет?

На этот раз Вершинину-старшему не показалось — Андрей, уезжая, поглядывал через плечо на отца и думал: «Растрогался батя… День рождения его растрогал. Как же — взрослый сын». А день и в самом деле необыкновенный. Отец не знает, что как раз из-за этого дня Андрей нынче и поехал с ним в экспедицию… Ничего отец не знает, и если подойти к нему сейчас и затеять разговор, так с его стороны, как всегда, последуют нотации взрослому сыну: «Мы в ваши годы…»

Прекрасно знал Андрей, каким отец был в свое время — двенадцати, пятнадцати, семнадцати, двадцати и тридцати лет…

Он переживал войну, устанавливал Советскую власть, решал проблемы Кузбасса, Барабы, Турксиба, жил впроголодь, не носил галстуков, пел только революционные песни, не знал фокстротов.

Н нечего Андрея в этом убеждать — так оно и было, лишние доказательства очевидного никогда не приносят проку.

Но для чего он все это делал, отец? Чтобы его дети не воевали, чтобы они не голодали, чтобы, кому из них нравится, могли бы носить галстуки, танцевать и слушать магнитофон. Андрею вот и до сих пор галстуки не нравятся, он их не носит. Наконец, чтобы дети выбирали профессию, которая им по душе.

Дело в другом. В том, что, если понадобится, Андрей пойдет воевать, будет бороться за Советскую власть и жить впроголодь. А если не понадобится, отдаст силы биологии. Той части биологии, которая смыкается с географией. Непонятно?

Непонятно отцу. Отец ему многое дал: жизнь, знания, закалку в экспедициях. Наверное, дал для того, чтобы сын был человеком самостоятельным. Но теперь он вдруг начинает обижаться на самостоятельность Андрея.

Не понимает отец, что учить часто бывает легче, чем учиться — учиться не словам, а делу, и что дать бывает легче, чем взять.

Отца в свое время занесло каким-то случаем на географический факультет, и он был доволен — выбирать ему не приходилось Не из чего было.

Перед Андреем все двери были открыты — попробуй выбери. В физику идти или в географию? Или в биологию?

Но Андрей вовсе не собирается решать, кому легче, кому труднее. Каждому свое. Каждому свое в свое время.

В разном возрасте у него было разное отношение к отцу.

В детстве он в нем души не чаял.

Лет в пятнадцать или в шестнадцать стал стесняться своих путешествий с отцом: в его годы люди юнгами уходили на парусниках в кругосветные плавания, а Джек Лондон командовал сторожевым катером и был грозой устричных пиратов, — он же каждое лето держится за папочкины штаны.

На младших курсах университета Андрей страшно тяготился тем, что его отец — профессор, что это дает ему какие-то преимущества. Профессорскому сынку легче постигать науки, он уже натаскан. А тут еще один болван доцент, принимая у него экзамен, разулыбался: «Сын Константина Владимировича? Как же, как же! Мы вместе с вашим папашей…» Андрей взял зачетку, поднялся и ушел.

Ему поставили двойку, и он остался без стипендии.

Он не был ни буяном, ни выпивохой, но два-три раза в год считал долгом выпить и пошуметь в общежитии, чтобы комендант потом бегал по комнатам и доискивался, кто же все-таки шумел.

На первых двух курсах Андрей, кроме стипендии, получал деньги от отца и охотно «сбрасывался» на любое мероприятие своей комнаты и еще соседних комнат общежития, а в конце месяца занимал у кого-нибудь пятерку. Потом он поступил на вечернюю работу — препаратором кафедры почвоведения и тотчас телеграфировал отцу, что в деньгах больше не нуждается.

Приезжая домой на каникулы, Андрюха рассказывал о своих ребятах — прежде всего о том, какие они бесшабашные, как умеют «разыгрывать» преподавателей. Вершинин же старший раздражался и недоумевал. Еще бы: «Мы в ваши годы…»

Понятия если не мужской, то уже и не мальчишеской чести были чужды Вершинину-старшему. Вершинин-старший не принимал в расчет, что если комсомольское собрание «своих» ребят решало сдать сессию на полном серьезе, гак это решение имело больше значения, чем все вместе взятые увещевания профессоров и доцентов.

Он не понимал, как это сын однажды изменил ему и присоединился к тунгусской экспедиции каких-то мальчишек и девчонок. Мальчишки и девчонки вот уже несколько лет на свой страх и риск пытались разгадать тайну знаменитого метеорита. И Андрей отправился па Тунгуску — ему надо было увидеть то, о чем шли споры.

Он вносил свою лепту в сокровищницу знаний и понятий, но только не в ту, которую создавал Вершинпн-старший и которую легко можно было постигнуть, перечитав и даже просто перелистав его многотомные труды, а в другую — ютившуюся не в очень-то опрятных комнатах студенческого общежития, в курилках и на подоконниках старого университетского здания, только изредка достигавшую таких инстанций, как доклады в кружках НСО — Научного студенческого общества. Андрей отнюдь не собирался соперничать с отцом, просто на пути в науку он не мог миновать мудрость курилок, подоконников и кружков НСО. Отец не понимал очевидного, у него не хватало какого-то смысла понять все самое главное. И когда Андрей захотел узнать, кто прав в дискуссии между академиками Сукачевым и Лысенко, отец не смог этого сказать. «Ладно, — подумал тогда Андрей, — это область биологии, а отец говорит о себе, что он «в основном» географ. Узнаю, кто прав из двух академиков-географов — Герасимов или Григорьев?» Но… не узнал.

Андрей хотел узнать, что отец считает в науке самым главным для своего сына, в каком направлении сыну пойти, а тот горячо говорил о том, какая тема самая податливая, лежит на поверхности, так что ее легко «поднять» и защитить кандидатскую диссертацию.

Но если ты только вступаешь в науку, если у тебя вся жизнь впереди, разве не обидно уже в это время очутиться не на главном, а на каком-то второстепенном направлении?