Павел Шестаков - Всего четверть века

Не бывает ли так, что долг служит нам укрытием от жизненных бурь? Ведь жизнь есть жизнь, она многого требует, но так мало даёт. К тому же она безумно коротка. Правы ли мы в нашем самом благородном аскетизме? Не совершаем ли преступлений против самих себя? Долг есть долг, но всегда ли человек долга — герой? А не премудрый пескарь?

Прости, я, кажется, обезумела… Повторяю, это моё последнее письмо. И всё-таки… с 28-го у меня отпуск, муж уезжает в санаторий 26-го. Месяц я буду одна. Буду ждать… Не знаю, чего…»

— Ты, конечно, не поехал?

— Нет.

— И не писал больше?

— Нет.

Я вздохнул.

— Премудрый пескарь? — спросил Сергей с вызовом.

Что я мог сказать? Но он принял моё молчание за осуждение.

— Всю жизнь я бреду по джунглям, по этим непроходимым чащам человеческих отношений! Или по пустыне, где возникают и манят миражи. Мне надоело обманываться, но мираж всё-таки лучше, чем трясина, непроходимые заросли, лианы, которые опутывают тебя и душат. Ты видел сейчас Лиду? Видел, как она стучала по шкафу? Видел её взгляд? Разве в нём было снисхождение? Женщины беспощадны! И Вера была такой, и Лида, и эта девчонка Марина. Но я не хочу, не могу так думать обо всех. Я должен иметь надежду, мираж, верить, что где-то существует другая женщина. Пусть в Новосибирске! Пусть где угодно, но существует. Пусть только в моём воображении. Пусть только в моём воображении — женщина, не приносящая зла.

— А ты? Ты разве не причинял ей зла?

— Именно для того, чтобы не сделать этого, я и не поехал.

К счастью, дверь отворилась и улыбающаяся Алехандра прервала бессмысленный спор.

— Конечно, вы обсуждаете вечные вопросы. А мы ждём вас за стол.

А Лида, успевшая взять себя в руки, спросила спокойно, будто ничего не было:

— Отвели душу, мальчики?

В этом слове «мальчики» звучала не ирония, а та самая снисходительность, готовность к примирению, которой только что жаждал Сергей. И глядя на лысеющего друга, я подумал с болью, что есть в нём, без пяти минут деде, нечто подлинно мальчишеское, и не в нём одном, и, может быть, зря мы так много и однообразно толкуем об инфантилизме молодёжи, — не оглянуться ли на себя? Ведь оглянувшись, сплошь и рядом не молодость души видишь, а недозрелость, чахлое деревце, что переживает зиму за зимой, а не растёт, и всё молодым кажется, хотя дни его уже сочтены.

И в том, как Сергей, откликнувшись на призыв, стал быстро собирать конверты, чтобы снова водрузить их в свой мнимый, всем известный тайник, было что-то мальчишеское, и детская игра, и детская отходчивость. Он в самом деле отвёл душу, мимолётно прикоснувшись к взрослости, и вновь почувствовал себя прежним, за полвека выросшим всего лет на двенадцать-тринадцать редковолосым подростком.

Да, пожалуй, правильно поступил он, когда не поехал в Новосибирск.

Через несколько минут Сергей занял привычное место за столом и, приподняв бокал, начал говорить то, что говорил за новогодним столом всегда, с небольшими вариациями.

— Друзья! Память подсказала мне, что сегодня у нас в некотором смысле юбилей. Я вспомнил давнюю встречу здесь, в этой комнате, за этим столом много лет назад. Если не ошибаюсь, промчалось четверть века. Тогда мы были устремлены в будущее, теперь некоторые готовятся стать бабушками и дедушками. Отчасти это, конечно, грустно, однако в этом и великая сила жизни, её неумолимое, но прекрасное течение…

Про неумолимое течение он повторял, видимо, не случайно.

Оно беспокоило его и успокаивало одновременно.

— Поплывём же смело дальше. Встретим Новый год в надеждах нового этапа жизни. Ваше здоровье, дорогие дедушки и бабушки!

Не самым вдохновляющим был этот тост, но куда денешься? Поток-то несёт в самом деле.

Впрочем, далеко не на всех наводил он уныние. Не унывал, например, Коля, наш членкор. Теперь уже истинный, а не будущий, и к тому же перспективный. А так как перспектива обязывала, членкор Коля старался ей соответствовать и, приблизившись к первому, полувековому юбилею, возрастом не только не тяготился, но даже, можно сказать, несколько перефразируя классика, считал его цветущим, тем возрастом, «с которого по-настоящему начинается истинная жизнь».

Как подлинный учёный Коля не ждал, разумеется, милостей от природы и не полагался на убаюкивающий поток. Он решительно взял дело продления собственной жизни в собственные руки и навсегда покончил с курением и алкоголем, управлял своим организмом в духе новейших веяний, теорий и достижений. Участвовали тут все современные панацеи — и бег трусцой, и хатха-йога, и научно обоснованные благотворные диеты, якобы способствующие общей пользе. Втянулся в эти процедуры Коля с доверчивостью и энтузиазмом неофита и с искренним ужасом вспоминал теперь легендарное ведро с кипящими в смальце котлетами.

— Как мы, однако, неразумно обращались со своим здоровьем! — сокрушался он, подсчитывая задним числом отнятые излишествами невосполнимые дни жизни.

Игорь только усмехался, слушая эти и подобные сентенции, особенно когда Коля всерьёз доказывал, что мы переоцениваем молодость и что именно в средние годы, как он именовал свой возраст, и начинается та «истинная жизнь», над которой совершенно напрасно иронизировал Фёдор Михайлович Достоевский.

— Юность — слепая эйфория. Юношеская радость — бессознательное следствие механического брожения зарождающейся сексуальности, всего лишь.

Из дальнейшего следовало, что сам он ныне постигает высшие, разумные радости, результат целенаправленных жизненных усилий, и может позволить себе с гордостью окинуть пройденный путь и полюбоваться близкой уже сияющей вершиной. Решающий бросок к вершине Коля готовился совершить в лучшей спортивной форме и, с удовольствием похлопывая себя по измученному научным голоданием животу, цитировал Фамусова:

Это было верно. Коля, конечно, имел основания гордиться — и звания достиг высокого, и авторитета, а про квартиру, дачу и машину и не говорю. И свободой пользовался. Большой путь прошёл, большой, ничего не скажешь. И женщин своих довёл до высшего качества. Последняя, та, что он на новогодний вечер привёл, была прямо-таки образцово хороша, знала это и непрерывно сияла победительной и ослепительной улыбкой. Правда, рассматривать её долго было утомительно, хотелось хоть малейших отклонений от образца заметить, а их не было.

— Слушай, Колька, — подтрунивал Игорь. — где ты эту бабу взял, из лаборатории?

— Какой лаборатории? — не понял членкор.

— Да она синтетическая, по-моему. Вся по стандарту мер и весов изготовлена. Старым способом такую не сделаешь.