Павел Шестаков - Всего четверть века

В эту неблагоустроенную ещё новостройку приехал я с Колей, будущим членкором, а тогда еще аспирантом, по грустному поводу. Впрочем, кто же бывает в лечебнице по поводу негрустному!.. В больнице лечилась тётка Анна, та самая, что не разрешала гнать «устрицу пустыни». У неё с год назад произошёл, как говорится, сдвиг по фазе.

Началось всё с того, что о тётке написали в газете. Тогда было принято горячо вступаться за несправедливо потерпевших в недавнем прошлом, и нашёлся человек, уважаемый, связанный во время оккупации с подпольем, бывший тёткин ученик, которого она, оказывается, в трудную минуту приютила, укрывала и даже спасла, пользуясь служебным положением в немецком учреждении. Обо всём этом было рассказано в газете, и тётка Анна предстала перед общественностью в новом освещении. Ей разрешили возобновить преподавательскую работу. Однако тётка была потрясена неожиданной радостью настолько, что никак не могла прийти в себя, и вскоре стали замечать странности в её поступках. Тётка Анна принялась писать во многие инстанции, разоблачая вражеских пособников, которые якобы укрылись и теперь собираются мстить ей за честную службу родине. Когда в число врагов она записала и молоденькую сослуживицу-учительницу, девочкой-подростком прожившую всю войну в Курганской области, тётку решили лечить и, нужно сказать, лечили довольно успешно. Когда мы навестили её с Колей, она выглядела хорошо и, размашисто шагая по будущей тенистой аллее, — а походка у неё, как у многих высоких и худых женщин, напоминала солдатскую — говорила вещи вполне разумные, часто протирая пенсне краем накинутой на плечи косынки.

— Да, молодые люди, я понимаю, что пережила кризис… Мне что-то мерещилось, появились навязчивые идеи. Но что в этом удивительного? Мне пришлось так много перенести в жизни!

Она водрузила пенсне на переносицу и посмотрела на нас строго, как бы заранее пресекая возможное несогласие.

— Но я всегда оставалась верна своему народу. Я не побежала, как некоторые, в поисках лёгкой жизни к чужеземцам.

Мы и не думали возражать, ни с белыми, ни с немцами тётка Анна действительно не ушла. Однако в словах её послышался незнакомый доселе оттенок осуждения в адрес покойного жениха, чья память прежде свято почиталась.

— Я, конечно, в школу не вернусь. Мне будет неловко смотреть в глаза товарищам. Я вполне обеспечена, у меня пенсия, государство позаботилось обо мне. Остаток дней, если судьба будет милостива, я думаю посвятить воспоминаниям. Молодёжь должна знать, как возникла новая, счастливая жизнь.

Идею мы поддержали, хотя и не без удивления. Раньше тётка к новой жизни относилась сдержанно.

Распрощавшись с нами, тётка ушла в корпус, унося привезённые Колей мандарины и журнал с повестью Эренбурга «Оттепель», а мы направились к воротам и у покрашенного блёклой зеленью кирпичного забора встретили Люку.

Нельзя сказать, чтобы встреча вышла совсем неожиданной. О несчастье с Гением мы, разумеется, знали, но знали и то, что в состоянии он крайне тяжёлом и визиты к нему мучительны и бесполезны. И вдруг — Люка. Подавленная, без косметики.

— Плохо с ним, — сказала она, не дожидаясь вопроса. — Пришлось просить знакомого врача, чтобы разрешили на минутку хоть взглянуть. Он никого не узнаёт. Это ужасно… А вы зачем здесь?

Мы в двух словах пояснили.

— Ну, у вас совсем другой случай.

Мы и сами понимали, что наш случай много легче, и попытались высказать Люке нечто соболезнующее.

— Спасибо, ребята. Вы не представляете, как он мне был дорог, — сказала она в прошедшем времени.

За воротами Люка выглядела уже не так подавленно.

— Вы, кажется, научный работник? — спросила она у Коли.

— Аспирант, — обрадовался он её вниманию.

— А как ваша девушка? Я помню, вы на Новый год с девушкой были, серьёзной такой, — тактично отозвалась Люка о Колиной бывшей невесте.

— Мы поженились, — сознался Коля смущённо, ибо уже начал догадываться, что сделал не лучший выбор.

— Поздравляю. Она очень серьёзная девушка, — повторила Люка, не зная, видимо, что ещё можно сказать хорошего о Колиной жене, просидевшей весь вечер в унылом, осуждающем молчании. Все мы ей, как потом выяснилось, не понравились.

— Спасибо.

Люка смотрела на Колю доброжелательно и грустно, то ли из-за собственного потрясения, то ли сочувствуя мужчине, решившемуся связать жизнь с такой непривлекательной особой.

На шоссе мы не стали ждать рейсового автобуса, хотелось поскорее покинуть печальное место, и мы поймали попутную машину. Каждый из двадцати пяти быстро мелькавших километров приближал нас к другой, привлектельной и заманчивой жизни. Она ещё немало сулила нам и даже в юдоли скорби могла свести для будущей радости. Так, во всяком случае получилось у Люки с членкором.

В следующий раз жизнь свела их на похоронах Гения.

День выдался светлый, тёплый, в паутине бабьего лета. И хотя смерть симпатичного всем нам нескладного парня была ужасной и трагичной по самому большому счёту, трагизма мы, если вспоминать честно, по-настоящему не ощущали. Сошлись на том, что был он от рождения «не жилец», в отличие от нас, кому жить да жить. Смерть тогда как нечто касающееся каждого лично не воспринималась, и хотя Люка стояла в трауре и искренние, без сомнения, слёзы переполняли её глаза, она поинтересовалась у Коли:

— А ваша жена… она разве не пришла?

Будущий членкор оторвал взгляд от быстро растущего глинистого холмика и ответил:

— Мы не ладим.

— Вот как…

Люка сделала шаг вперёд, наклонилась и положила на могилу цветы, отдав покойному последний долг…

Однако очень я вперёд забежал. Неорганизованный рассказ получается. А ведь замыслил чётко: четыре новогодних вечера, четыре действия, почти по законам классицизма. Но не выходит по замыслу. То во времени отклоняюсь, то места новые появляются, то люди. Не уверен даже, что нужные. Скажем, при чём здесь тётка Анна, которая скончалась недавно, а перед этим лет десять свои воспоминания по редакциям пробивала. Назвала она их «Навстречу заре» — именно так, а не по-песенному «Заре навстречу», — с подзаголовком «Воспоминания современницы великих событий» и эпиграфом: «Я с теми, кто вышел строить и месть в сплошной лихорадке буден. Отечество славлю, которое есть…» И на этом поэта оборвала, объясняя, что подчёркивает торжество дня сегодняшнего.

Возвращали воспоминания обычно со стыдливыми ссылками на художественные несовершенства, что тётку Анну постоянно возмущало.

— Да, я не художник слова, но то, что я пишу, важно для воспитания молодёжи!

Она даже пыталась через Колю уговорить Аргентинца, который к тому времени в литераторы выбился, помочь ей художественно обработать воспоминания, но тот, понятно, бежал от неё, как чёрт от ладана…