Павел Шестаков - Всего четверть века

Гений замер, будто аршин проглотил.

— Не скромничайте. Мне, например, показалось, что вы ухаживаете за мной, — продолжала резвиться на лужайке Люка.

— Да! — брякнул вдруг Гений, как в воду кинулся.

— И вам не страшно?

— Почему? — наивно сплутовал бедняга, которому было, очевидно, страшно.

— Как почему? Да вы-то хоть рассмотрели меня?

Гений закивал.

— Прекрасно. И лицо рассмотрели?

Те же восторженные движения головой.

— Ну, и что вы обо мне скажете?

— Вы красивая.

Люка усмехнулась удовлетворённо.

— Но это же внешнее впечатление! А больше вы ничего не заметили?

Он мимически изобразил, что и так достаточно.

— Нет. Нет! Человека нужно знать глубже. Разве вы не обратили внимания на это?

И Люка провела пальцем по своей верхней губе, где при некотором внимании можно было заметить крошечные тёмные волоски.

— Что это? — спросил Гений простодушно.

— Эти маленькие усики, — пояснила Люка назидательно, — говорят о страстности натуры. Вас это не пугает?

— Нет, — сказал Гений, — совсем нет. Даже наоборот.

— Что? Даже наоборот? — рассмеялась Люка. — А я-то считала вас робким, застенчивым… Я ошиблась? Вы тоже страстная натура?

— Не знаю.

— Вы не знаете себя? В самом деле?

Она будто невзначай провела пальцами по длинному ряду пуговиц на своей модной, смелой по тем временам юбке, как бы призывающей мужчин преодолеть нарочито обозначенную преграду.

— Ах, простите, у меня, кажется, пуговица отрывается…

Гений уставился на её бедро.

— Которая? — спросил он, глотнув воздух.

— Вот эта…

Он, не зная зачем, протянул свою большую руку к пуговице.

Люка немедленно шлёпнула его по ладони.

— Это ещё что! — изобразила она негодование, делая вид, что застёгивая злосчастную пуговицу.

Гений сказал довольно глупо:

— Извините. Я не знал, что они отстёгиваются. Я думал, это просто так… для красоты.

— Не оправдывайтесь! Все мужчины на один лад. Я говорила с вами… — Люка затруднилась найти нужное слово. Может быть, хотела сказать «как с другом», но сообразила, что будет перебор. — А вы за юбку сразу…

Он готов был провалиться от стыда, но стулья раньше делали прочно.

Люка сжалилась и сказала великодушно:

— Если хотите, чтобы я вас простила, принесите шампанского.

Гений вскочил облегчённо, а Люка, со смехом посмотрев ему вслед, достала зеркальце из сумочки и проверила боевую готовность. Проверкой она осталась довольна, а Гений был уже тут как тут. Конечно же, он тащил целую, не откупоренную даже бутылку цимлянского.

«Интересно, как он с ней справится», — подумал я, зная анекдотическую неловкость Гения. Наблюдать за этой парой было забавно, и я оставался на балконе, слегка смущённый собственной нескромностью. Впрочем, и появиться перед ними теперь означало бы смутить обоих.

Всё произошло так, как и должно было произойти. Гений уселся на своё место напротив Люки и направил на неё покрытое золотом горлышко диаметром музёйного аркебуза. Она перестала смеяться.

— А вы справитесь?

Он молча раскачивал пробку.

Люка напряглась и приготовилась к прыжку.

Пафф!

Пена вспыхнула, как пороховой дым над жерлом орудия. Только стремительный бросок спас Люку от розовой струи. Впрочем, на юбку всё-таки попало. К счастью, цвета она была бордового.

Вытирая юбку носовым платком, Люка сказала презрительно:

— Недотёпа вы, а не гений.

И пошла из комнаты.

Вот и всё вроде. Однако же… Я уверен, что Люке в тот момент модная юбка была куда дороже неловкого Гения, однако со временем досада прошла, и случай стал вспоминаться, как смешной только.

— Помните, как я вас вином облил? — вспоминал Гений, радостно смущаясь при встрече с Люкой.

— Ещё бы! Как я на вас тогда злилась! — откликалась она совсем без зла.

— Я волновался очень, — признавался он, уже не волнуясь, а вернее испытывая волнение иное, в котором робость сменялась надеждой, пусть маленькой, но растущей от встречи к встрече.

— А почему вы волновались?

И когда Люка задавала этот вопрос, ответ на который был ей прекрасно известен, она, видимо, и сама испытывала некоторое волнение.

Так постепенно волнение Гения передалось Люке и захватило её всерьёз, потому что, когда он заболел окончательно, она его и в лечебнице навещала.

Лечебница эта с недавних пор находилась у нас за городом, на двадцать пятом километре. Так её и называют в народе — «двадцать пятая», а кто посмешливее — и «четвертинкой», — там и алкоголиков лечат, хотя в облздраве она, конечно, под другим номером числится.

Раньше больница была в самом городе, почти в центре, и занимала здание выдающееся по меркам местной архитектуры. Построил её в начале века богатейший на юге шахтовладелец — предриниматель многогранных склонностей. Пытался он даже каучуконосы культивировать, а в девятьсот пятом году завёл типографию и напечатал несколько марксистских брошюр, за что на него было возбуждено уголовное дело. Однако предприниматель имел около трёх десятков миллионов и процесс тянулся чахло, долго и был прекращён по случаю начала мировой войны.

Деньги, как известно, великая сила, но не зря поговорка утверждает, что счастья они не гарантируют. И наш богач не миновал горькой чаши, любимая им красавица жена погибла в муках душевной болезни. Тогда-то и решил миллионер позаботиться о страдальцах этого недуга и выписал светило психиатрии из Парижа и известного архитектора из Петербурга, чтобы построить приют для душевнобольных согласно последним мировым достижениям.

Здание украсило город, однако назначение его в наше оптимистическое время многих смущало: зачем, дескать, выпячивать отдельные нетипичные заболевания? Поддержали их и некоторые врачи, считавшие, что на лоне природы душевное исцеление наступит быстрее. Короче, больницу вынесли за город, а в здании разместили вновь возникший научный институт, призванный ликвидировать временное отставание в отрасли, которая недавно считалась лженаукой. Бывшие лжеучёные расположились в бывших психопалатах, чтобы разработать машины, которые, как они уверяли, вскоре заменят нам мозги. В общем, кроме вывески в этом доме, как мне кажется, мало что изменилось. Впрочем, теперь о замене мозгов машинами приутихли заметно, и серое вещество вновь поднялось в цене.

А на двадцать пятом километре на участке совхозного поля уже не петербургский архитектор разбросал длинные двухэтажные кирпичные корпуса. Природа вокруг степной пустошью глаз не радовала, но ведь известно, что мы не можем ждать милостей от природы, поэтому вокруг корпусов насадили тонкие, гнущиеся на ветру тополя. Сейчас они, между прочим, стоят прочно, большие и развесистые, и видны издалека с магистрального шоссе, что ведёт из города на север.