Ира Брилёва - Приключения вертихвостки

Единственное, чего она никак не могла предположить, что я буду говорить с ней о ней самой.

— Я не могу вас жалеть, — голос мой стал еще тише, — это унизит вас, но и не жалеть вас тоже сложно. В общем, я не знаю. — Я замолчала. Минуты длились, но в комнате по-прежнему стояла тишина. — А по поводу ваших денег… Знаете, это было решение Сашка. Я ничего у него не просила. Я думаю, он вас так проучить хотел. Пока мы с вами не были знакомы, все было просто. Никто ведь никогда не жалеет незнакомого человека. А чего его жалеть? Но потом, когда все изменилось, я много думала о вас. — Я снова замолчала, подбирая слова. — Мы с Эмиком случайно познакомились. Правда. Я не знала, что он сын Сашка. И потом, когда узнала, чуть с ума не сошла, металась, думала, как поступить, — я почему-то начала нервничать. — А потом я услышала ваш разговор с ним по телефону, тоже случайно. И мне стало обидно. За что вы меня решили затравить? Я же лично вам ничего плохого не сделала. И Сашок говорил, что оставил вам достаточно денег, — нервы все больше и больше зашкаливали, и мой голос стал срываться, но я уже не могла остановиться. Это было похоже на исповедь. Слова сами выскакивали из меня. Наверное, я тоже испытывала потребность поговорить с ней, почти такую же сильную, как и она.

— Я сначала разозлилась на вас. Потом уехала. Остальное вы и так знаете, — я выдохлась и на минуту замолчала, снова переводя дух. — Но, по большому счету, мне ваши деньги никогда не были нужны.

Эмик. Это имя неожиданно всплыло в моем мозгу, и, начав говорить о нем, я растерялась. Я была совершенно не готова к такому повороту своих мыслей.

Вспомнив о том, что уже казалось мне далеким и недостижимым, я вдруг всколыхнула внутри себя все воспоминания сразу. И это меня добило.

— Проклятые деньги, все из-за них. Я их хотела Эмику отдать, — последнюю фразу я произнесла чуть слышно, потому что слезы душили меня, и воспоминания вдруг снова нахлынули на меня с невероятной силой. Я всхлипывала, а слезы из-за неудобной позы заливались мне за шиворот, стекая по щекам. — Я люблю-ю-ю Эмика-а-а, — всхлипывая, протянула я, давясь слезами, — и идите вы все к черту-у-у со своими деньгами и всей вашей семейкой.

Мои запястья ныли, мне было больно и неуютно, а тут еще эти слезы. Кошмар какой-то! Я разозлилась на саму себя, на свою внезапную женскую слабость. Слезы от злости высохли сами собой.

А вот дудки! Не получишь ты больше никаких моих слез. Я перестала всхлипывать, и теперь в комнате стояла абсолютная тишина. На стене тикали ходики и кукушка, неожиданно выскочив и прокукукав несколько раз, испугала меня. От долгого пребывания в неудобной позе, внезапных слез и последовавшей за ними злости, я была измотана и опустошена.

Но я все равно старалась не подавать виду, что я сейчас чувствую. Пошла она, эта Мадам!

Время медленно тянулось, а в комнате по-прежнему ничего не происходило.

Прошло уже больше получаса, как я разразилась словесной Ниагарой, потом разревелась, а потом успокоилась и теперь молча лежала и думала о том, что со мной произошло.

И за все это время Мадам не проронила ни слова. Я не понимала причины ее молчания. Может быть, она ото всей этой истории умом поехала? Не похоже. Вроде бы, нервишки у нее в порядке. Иначе бы она такого не наворотила. Время шло, а Мадам все сидела и смотрела прямо перед собой. Я уже здорово устала от неудобной позы. Перетянутые веревкой запястья сильно затекли. Но я даже не собиралась подавать виду, что мне осточертело все это. Чтобы занять себя во время затянувшейся паузы, я стала рассуждать.

Случается, человек месть делает целью своей жизни. Но, вот уже все, о чем мечтается, сбылось, вот она, твоя обидчица, перед тобой, тепленькая, беспомощная и легко может сейчас превратиться в твою жертву. Но человек не знает, что ему делать дальше. Ведь месть может оказаться просто желанием поговорить с глазу на глаз, выяснить отношения, что в обычных условиях никто сделать бы не позволил. Разве я стала бы разговаривать с ней, если бы она не сделала это таким странным способом? Скорее всего, нет. Хотя, как знать. Дело-то было не во мне, а в ней. Это она бы не стала искать обыкновенной встречи со мной. Это бы стало в ее понимании демонстрацией слабости. Вот похищение — это круто! И чё? Вот лежу я, похищенная, на этой щербатой лавке, и кто из нас двоих, спрашивается, оказался в дурацком положении?

Внезапно Мадам встала и вышла из комнаты, громко хлопнув дверью.

Из смежной комнаты мужской голос забубнил неразборчиво и подобострастно. Слов я не разобрала. Но зато я явственно услышала женские рыдания. «Ого! — подумала. — Что это я такого ей наговорила?» Хотя прошло меньше получаса после моего длинного и, видимо, убедительного монолога, но я, хоть убей, не смогла бы сейчас ничего повторить из моей речи. Наверное, за меня говорили мои эмоции. Все, что накопилось во мне за это время: обида, злость, заброшенная далеко-далеко, в самые глубины моей души, любовь…

За дверью снова забубнил мужской голос. Но Мадам оборвала его резким окриком.

— Отстань от меня! Делай, что хочешь, — услышала я ее голос из-за двери. В этом голосе не было никакой решимости, или злости, или чего-то еще. Это был голос безликий, без красок, голос скорее растерянный, чем торжествующий. И даже, я бы сказала, что это был голос очень несчастного человека. Вот это да! Чудны твои дела, господи!

Но мне от этого было не легче. Полная опустошенность и безнадега накрыла меня. Я снова закрыла глаза. «Будь что будет», — решила я.

Дверь открылась, и в комнате послышались шаги. Я зажмурилась. Но этого ничего не потребовалось, потому что на мой рот и нос легла влажная ткань, меня накрыл сильный запах больницы — так иногда пахнет в операционных. Или в аптеке. Я приоткрыла глаза и последнее, что удалось запечатлеть моему мозгу, это был… шофер такси, который вез меня в аэропорт. Собственной персоной. Он стоял, склонившись надо мной, и прижимал к моему носу пахнущую больницей тряпку.

— Вот, полежи так, а я пока покараулю, — сказал он деловито. Странное дело! Теперь в его речи не было и тени картавости.

Сняв с головы панаму, «шофер» стал ею обмахиваться, и вдруг что-то знакомое проскользнуло в этом жесте. Я попыталась что-то сказать, но получился только слабый хрип.

— Ну-ну, потерпи еще пару секунд, это же быстро, — голос «шофера» был теперь совершенно другого тембра и странным образом напоминал мне кого-то. — Черт, жарища здесь, — «шофер» вел себя так, словно был в комнате один, и я, лежащая на щербатой неудобной лавке, как бы присутствовала только в моем собственном воображении.

Продолжая обмахиваться панамой, «шофер» снял с себя солнечные очки, потом рыжие космы, которые оказались старым и слегка ободранным рыжим париком, и потянул себя за отвислый ус. Ус вдруг оторвался и остался у него в руке, болтаясь, словно кусок ржавой пакли, которой сантехники затыкают текущие трубы. Я, почти уже провалившись в сонное небытие, придушенно ахнула — передо мной вдруг появилась физиономия Вована, мерзкая и гаденько так улыбающаяся. Я видела его всего однажды в своей жизни, и это было очень давно. Память и время сыграли со мной злую шутку. И нехитрый театральный грим дополнил картину. На это, видимо, и был весь расчет. То-то голос шофера еще там, на трассе, невзирая на картавость, показался мне каким-то знакомым. Просто Вован, которого я видела, никогда не разговаривал выверенно-вежливыми фразами. Тот вариант Вована был развязным и не стесняющимся в выборе слов, бандитом средней руки. Но, недаром же говорят, что такой тип людей умеет подчас отлично маскироваться. А еще они очень неплохие психологи. Это логично. Работа обязывает.