Ира Брилёва - Приключения стиральной машинки

Решили мы, что должен этот наш гонец сейчас же потихоньку к Карлосу пробраться и ему все рассказать. Но не успели мы, пираты от жадности решили свой суд поскорее свершить. В каюту к нему несколько человек забрались, связали его, и сундучок этот наружу вытащили. Только не смогли они то золото между собой разделить, и начался на корабле бунт и свара. И словно бы бог догадался, что не совладать больше нашему Карлосу с этими разбойниками — хоть и намерения теперь у зятя моего были честными, да видимо пришел час все долги оплатить. Правильно люди говорят — неправедная жизнь завсегда оплаты требует. И разгневался бог так, что поднялся на море шторм немыслимой силы, какого я еще никогда не видела. Наш корабль трепало и несло куда-то, мачты все попадали еще в первый день. Второй корабль, тот, на котором раньше Карлос плавал, до нашего «Феофана», тоже куда-то исчез. Может, штормом унесло, а может, капитан под шумок его просто так, из-за бунта, увел. То я никогда уже не узнаю. Так вот, носило нас по волнам три дня, корабль совсем стал разваливаться, много людей утонуло, смытых с палубы страшными волнами. И Карлос наш сгинул. Мы уже с жизнью стали прощаться, когда бог, наконец, смилостивился над нами и выбросил наш корабль на какой-то неведомый берег. Но это мы не сразу узнали, а только когда очнулись вдвоем с Марьюшкой на прибрежном песке. Вокруг солнышко светит, птички поют, а Марьюшка, как очнулась, так сразу бросилась колыбельку со своей дочкой искать. Бегала по берегу и все доски переворачивала, которые от нашего корабля остались. И правда, бог помог, нашла она колыбельку, и дочка в ней спокойно спала. Дело в том, что Карлос жене всегда наказывал дочку крепко-накрепко к люльке во время шторма привязывать, а сам вокруг всей колыбели пробковое дерево обвязал. Получилась такая толстая скорлупа, которая на воде хорошо плавает. Видимо, и это тоже помогло. Помолились мы горячо — Марьюшка по-своему, я по-своему, а ведь все одно — господь, он един и нас спас. Значит, такова воля его была. Мы еще долго по берегу ходили, звали — может, кто отзовется. Но никто не отозвался, и поняли мы, что кроме нас никого на этом пустынном берегу больше нет. В лесу мы нашли какие-то диковинные фрукты, поужинали и спать легли. А наутро на берег вышли чернокожие люди и забрали нас с собой. Так Марьюшка впервые с Зуулом и увиделась. Эти люди оказались добры к нам. Может, их поразила наша белая кожа, а может, еще что — не знаю. Только они нас в свою деревню привели и там жить оставили.

Марьюшка долго по Карлосу убивалась, но время все лечит. А через два года ее в жены Зуул взял — он к тому моменту уже вождем стал, вместо своего отца. И Белочка наша Зуулу очень полюбилась, он к ней как к родной дочке привязался. Это я ее Белочкой зову, а то Изабелла — очень длинно, — Анна Матвеевна застенчиво улыбнулась, словно бы мы подсмотрели в ней что-то, что обычно хотят скрыть от жадных до чужой жизни людских глаз. Она вздохнула и снова продолжила свой длинный печальный рассказ: — Марьюшка очень трудолюбивой была. Она никогда без дела не сидела. Как обвыклась в новом месте, так понемногу свой рисовальный талант вспомнила. Краски здесь нашлись, да и под холстину шкуры звериные приспособили. А когда она рисовать начала, местные жители ее и совсем за святую стали почитать. Тем более, что она здесь школу для детишек организовала. Возилась с ними, как со своими собственными. А еще вскоре мальчик у них с Зуулом родился, Вамбе его назвали. Я его Ванечкой зову.

Потихоньку все племя нашему языку обучилось — Марьюшка-то с детишками и на нашем языке разговаривала. А детишки, они быстро все схватывают. Вот так и получилось, что теперь в этом далеком краю много людей наш язык и обычаи знают. Про веру истинную мы с Марьюшкой черненьким детишкам рассказывали, а чтобы их не путать, мы сильно в подробности не вдавались — бог един, а как там службы отправлять — это уже не столь важно. Главное — они все поняли и приняли бога нашего. Раньше ведь они язычниками были и жертвы разные к идолам приносили. А это совсем дикарство. Вот Марьюшка понемногу мужа своего нового и переубедила, а уж дочку с сыном и подавно в истинной христианской вере воспитывала.

Пока Карлос был жив, Марьюшка по-ихнему, по — католическому, молилась, а как не стало его, она посчитала, что надо ей в прежнюю веру вернуться. Она мне как-то сказала, что, видимо, богу не понравилось, что Марьюшка к другой вере обратилась, вот он и разгневался на нее и на Карлоса. И раз она жива осталась, то лучше ей в прежнюю веру вернуться и все грехи Карлосовы перед богом и замолить. Я с ней спорить не стала. Карлосова-то вера с нашей, христианской, очень схожа оказалась, только молитвы немного отличаются, да обряды. Но это, я думаю, для истинной веры не столь важно. Главное чтобы бог у человека в сердце был.

Так мы и жили много-много лет, в любви и согласии.

Люди в деревне Марьюшку очень полюбили и почитали ее как свою наставницу и главную советчицу во всех делах. Только вот нежданно-негаданно беда случилась — в прошлом году Марьюшка стала прихварывать, и эта болезнь ее за три месяца в могилу и свела. Все горевали безмерно, особенно Зуул. Он извелся весь, я-то знаю. Вон волосы-то совсем побелели, а раньше черными были, как смоль. Горюет он и по сей день безутешно. Но ему нельзя этого показывать — вождь, ведь, он пример для всех. Единственное, что у нас от Марьюшки осталось — это ее картины. Их здесь великое множество. Она даже Карлоса по памяти нарисовала. И батюшку своего — мужа моего любимого, Алешеньку. А уж всех местных до одного перерисовала! И дарила потом им эти картины. Они как дети радовались. Вот, пожалуй, и вся наша история. — И Анна Матвеевна грустно опустила голову, снова пережив всю свою жизнь за это короткое время.

Артем был потрясен этим рассказом. Такие события выпадают на долю обычного человека нечасто. Но вот, однако, было перед ним живое свидетельство того, что и так бывает.

— А где же внучка ваша, Анна Матвеевна, — вдруг спросил боцман, — ведь получается, что она из старинного испанского рода?

— Да уж, получается. Только отца своего она не помнит — он погиб, когда ей три месяца было, а теперь ей уже почти семнадцать. Совсем как Марьюшке, когда она из родного дома уехала.

— И как же теперь? Как теперь вы дальше жизнь свою жить собираетесь? — Не унимался боцман. На его задубелом от времени и ветров лице вдруг совершенно неожиданно отразились тонкие эмоции — сочувствие и тревога за ближнего. Но он, не замечая этих перемен в себе, упрямо гнул свою линию — так поразил его рассказ пожилой женщины. Анна Матвеевна вздохнула и ответила боцману:

— А как нам дальше-то жить? Видимо, как жили, так и будем.