Валд Фэлсберг - Прокол (сборник)

И наконец, славой и завистью обвитой, она вернулась в родной сортир, где уже сменилось много поколений.

— Ну, как там, как? — расспрашивали другие какашки, одна другой свежее, кто еще с паркóм.

— Нет ничего лучше дома, — мудро ответила какашка с многозначительной скукой в голосе. — Вроде красиво всё в этих журналах. Только на картинке и в тексте ж не видно — там то же, что у нас: говном воняет.

Колизей [7] Безледовый стадион в древнем Риме для развлечения фанов тогдашних фаворитных видов спорта чуть ли не за 20 веков до легендарной победы рижан над римянами в ледовом стадионе 12 мая 2010 года. Во многих исторических источниках даны вводящие в заблуждение сведения о времени строительства Колизея (~70–80 г.) в противоречии содержащимся в этом рассказе очевидениям. ревел в восторге. Блеск пропитавшегося потом золотого наряда матадора [8] Глянцеубойщик (исп.) тускнел: не для такой работы он шит. Лицо его было пепельно-серым — от песка арены. Так могло казаться зрителю. На самом деле песок ему кинули в глаза еще за кулисами. Нет, не сразу после помпы, когда еще лишь бросали жребий, которого убить первым, нет: он был вторым, он знал, что его выход только после смерти первого матадора. Вернее, знал бы, будь он умнее быка. Неужели его умственные способности помрачены рогатым шлемом? «Тебе можно и бодать», могли означать издевательские слова, под которые ему его надели.

Публика понятия не имела, что он не видит своего противника. Ноги матадора подкашивались. Подошвы ступней в ритме шагов режуще болели. Попасть еще ни разу не удалось. Тень, мелькающая в трущих, дерганных морганиях глаз, ловко увиливала от его полуслепых выпадов. Кошмар последних дней лишил его упругое, жилистое, тренированное тело части напора и изворотливости: никогда не изведанный смертельный страх одинокой жертвы в равнодушной толпе, заключение, несъедобная пища — наряду с ощущением помешательства это все сделало свое черное дело. Тем не менее, относительно обывателей он все еще был в завидной форме. В болезненные мгновения перед очередным рефлекторным захлопыванием глаз глянцеубойщик едва разглядел малую фигуру, ловко петляющую вокруг него, размахивая коротким мечиком. Видимо, пигмей. Матадор что-то знал о древнем Риме, он не сомневался, что сюда ради потехи могли привезти любую экзотичную тварь. Не было ни времени, ни нужды определять личность противника: над уже осознанным и принятым фактом, что он действительно попал в прошлое, ничто больше не могло представлять интерес, тем менее сюрприз. Без разницы — инопланетянин это или зомби: ресурс соперника — вот единственное, что имеет значение. Притом какое!

Ибо глянцеубойщик ни разу не сражался с врагом.

Кто сражается с ним.

Кто видит его.

Кто жаждет убить.

И может.

Матадор перед боем [9] Бой быков: часто используемое алегоричное обозначение гляцеубоя. всегда точно определял, достаточно ли его противник уже измучен, или тому требуется еще какой-нибудь болезненный укол в уязвимое место, прежде чем сверкающий золотом герой, воздушно целуя дам, мог балетным шагом браво броситься в неминуемую победу. Глянцеубойщик никогда не приближался к не покалеченной, не истязаемой болью жертве — и уж подавно, если покалечен сам… Тем не менее, сомнений не оставалось: этот противник и так намного слабее. Один удар булавой — и карлик не встанет. Только попасть в него, попасть немедленно, пока дубина еще держится в ослабевающей сцепке раздираемой болью ладони… Ибо до выхода матадору нанесли порезы между большим и указательным пальцами. Они не касались мышц и у робота даже не уменьшили бы силу хватки. Живую кисть, однако, лишь смертельная безвыходность заставила взять круглую рукоятку, мнимо-удобную, которая вонзилась в нагую рану как лезвие.

Когда противник будет сбит на землю и грудь его прижата ногой… Резко болезненное наступание на острые камни… И матадор победно обведет затуманенным взором боевого быка вокруг эллипсовидного амфитеатра. Изысканные дамы опустят вниз свои жемчужные пальчики: бей, герой, бей свой сoup de grâсe ! Но он бросит биту. Нагнется, схватит мелкого урода, подчинит его зажиму своих стальных мышц, отберет мечик, сломает о колено… Нет, не так: он ничего не знал о прочности этого предмета, это могло не удаться. Сделает по-другому: схватит убогого мужичка за глотку, вжмет трофейное острие под подбородок и, после показа своего триумфа и полной прострации противника, откинет его как отход, и поклонится античным дамам. Этот жест подарит ему всепатрицианскую благосклонность. Почему? Откуда это внезапное великодушие и вера во взаимность у создания, никогда не жалевшего своего противника — не только проигравшего, но даже победившего? Вековое сенекское двуличие? [10] Люций Анней Сенека (~3 г.д.н. э. — 65 г.н. э.), римский философ, любымый учитель императора Нерона с раннего детства, умел широко жить при многих легко одурачиваемых императорах, включая самого Калигулу, и роковым образом попался только при ученике наимудрейшего учителя.

Потом он публично разуется и высыпет из сапог острые осколки. И покажет надрезанные ладони. С чего бы подобное стремление к справедливости в существе, как правило, выходящем в битву лишь тогда, когда соперник уже тремя ногами в феврале? [11] Февраль: символичное заключение жизненного цикла, последний месяц года с великим римским праздником очищения Февруа, патрон которого — бог смерти Февруон души т. н. боевых или гланцезабиваемых быков, так же как распятых на кресте рабов, в порядке исключения принимает в свои реестры еще до смерти — просто под справку, что бык уже выпущен в арену глянцебойни. В этом единственном фиксированном в истории случае на тех же бычьих бланках заранее заполнены справки за матадоров, только — в отличии от распятых на кресте рабов — они не догадываются об этом — как быки. «Слушай мои слова, не смотри на мои дела» [12] Укороченно фолклоризировавшаяся мудрость Сенеки: «Мне говорят, что моя жизнь несогласна с моим учением. Я говорю о добродетели, а не о себе, и веду борьбу с пороками, в том числе и со своими собственными; когда смогу, буду жить, как должно.» Но не смог он, однако. ?

Из надреза непрестанно сочилась кровь, делая рукоятку булавы склизской как рыба. Чтобы вообще удержать ее в порезанных руках, сил требовалось все больше и больше.