Виктория Райхер - Один процент

— Мама, это неправда! Лиза ни с кем не гуляет, я бы знал!

— Да какое «гуляет», — мама устало махнула рукой, — я не про эту вашу ерунду. Она же может с кем попало связаться, ты что, не понимаешь ничего?

С кем может связаться Лиза? У нее всегда была куча приятелей — из театральной студии, из института, даже из-за границы кое-кто, она рассказывала, как знакомилась с иностранцами возле гостиниц (в тот раз, слава богу, не залезая никому на плечи) — чтобы попрактиковаться в языке. Но причем тут он?

В тот вечер мама ничего больше не объяснила, и он долго ехал с Лизой до ее станции метро, а потом обратно до своей. Попытался еще раз объясниться с мамой, но у мамы болела голова и она легла.

А через неделю его вызвали в институтский партком, где с ним почему-то захотели поговорить сразу двое товарищей, странно похожих между собой. Первый представился Иваном Борисовичем, второй — Иваном Ивановичем.

— Вы же знаете, Юрий Алексеевич, — доверительно сказал Иван Иванович, — какая в наше время сложная политическая обстановка. Американские шпионы не дремлют, ищут наши слабые места! И нам, Юрий Алексеевич, нужна ваша помощь.

Юрик смотрел, не моргая. Какие американские шпионы?

Тут вступил Иван Борисович.

— Нам известно, что вы в последнее время много общаетесь с Елизаветой Николаевной Нечаевой.

Он даже не сразу понял, о ком это. Не знал, что Лиза — Николаевна. Но кивнул.

— Елизавета Николаевна — хорошая девушка, активная комсомолка. Но она неразборчива в людях. Среди ее знакомых есть не очень активные комсомольцы, даже вообще не комсомольцы! — Иван Борисович сокрушенно покачал головой.

«Вообще не комсомольцем» был, конечно, дворник-физик Безручко — бывший студент физмата, выгнанный из института за какие-то «голоса». Безручко уже пару лет подметал асфальт и у него в подсобке вечно торчали студийцы. Юрик туда не ходил.

— Мы вам даем партийное задание, Юрий Алексеевич, — снова вступил Иван Иванович неожиданно мягким тоном. — Побудьте, пожалуйста, Лизиным настоящим другом.

— Да я и так… — растерялся Юрик. — Конечно, я ее друг!

— Вы будете с ней общаться, как обычно, — опять вступил Иван Борисович. — А раз в две недели — по вторникам вам удобно? — встречаться с нами и рассказывать, как она живет. С кем встречается, кто к ней ходит, что говорит. Нам нужна полная картины жизни вашей Лизы, Юрий Алексеевич. Все ее идеологические ошибки. Тогда мы, все вместе, сумеем ее спасти.

Только тут Юрик понял. Они хотят, чтобы он доносил им на Лизу! Гулял по городу, слушал ее болтовню, провожал домой — и бежал к этим одинаковым Иванам, выдавать им все ее тайны. Чтобы потом они посадили ее в тюрьму.

От возмущения у него на секунду, кажется, остановилось сердце. А следом, сразу, от ужаса. Дед был расстрелян в сорок седьмом, бабушка с теткой только пять лет спустя вернулись из ссылки, мама редко рассказывала об этом, но всегда говорила: против власти идти смертельно, это власть убийц. Не вздумай, Юрик, вмешиваться в такие вещи.

Если он откажется доносить на Лизу, его могут исключить из института и он станет дворником, как Безручко. Мама этого точно не переживет. Его могут даже посадить в тюрьму! А следом маму. Как посадили когда-то бабушку, из-за деда. Теперь времена, конечно, другие, но как говорила мама, «волк даже в овечьей шкуре ест овец».

Внутри у Юрика будто столкнулись два товарных вагона. Он мимоходом успел удивиться, что устоял на ногах. А в следующую секунду услышал собственный голос:

— Я бы рад помочь, Иван Иванович… и Борисович, то есть Иван Борисович и Иван Иванович. Честное слово. Но дело в том, что мы с Елизаветой Николаевной больше не встречаемся. Мы расстались.

— Ай-ай-ай, — сокрушенно покачал головой Иван Иванович (или Иван Борисович? Юрик почти перестал их различать). — Как же так? Вроде были такими друзьями… Что же вас разлучило?

В голове метались обрывки дурацких мыслей. Сказать «она ушла к другому»? Нельзя пятнать Лизино имя. Сказать «я ушел к другой?» — спросят, к кому. В голове у Юрика будто сверкнула молния, и он отчеканил, как на школьной линейке:

— Непримиримые идеологические противоречия.

Рывком встал со стула, дернул рукой, чуть было не отдав честь, обозвал себя идиотом, сделал шаг назад и больше ничего не запомнил с этой встречи.

Лизе после того разговора он ни разу не позвонил. Запретил себе об этом думать, выбросил записную книжку (а толку, все равно телефон ее знал наизусть). Во сне ночь за ночью слышал голос и слово «предатель», просыпался в слезах. И как-то раз, устав проклинать себя, пошел к Леле.

Леля была его двоюродной сестрой. В семье ее считали самой умной — с ней, на год старшей Юрика, изредка советовалась даже мама. Леля выслушала все очень спокойно, куда спокойней, чем он боялся. И сказала:

— Перестань считать, что предал Лизу. Ты спас маму. Твоего исключения она бы не пережила. А Лиза жива и здорова. Вот и все.

Потом она его неожиданно отвлекла, заговорив про что-то другое (а он было настроился на длинный разговор), потом позвала пройтись, и вечером того же дня Юрик впервые за последний месяц почувствовал вкус еды. Едой было мороженое, которое они купили пополам и по очереди откусывали от тающего брикета. Леля кусала очень аккуратно, не пачкая щек, но у Юрика все еще ходуном ходили руки и он нечаянно задел ее мороженым сам. Испачкал белым кончик носа. Протянул носовой платок (у Лизы не бывало носового платка, поэтому Юрик носил в карманах два), но Леля, улыбнувшись, достала из сумочки свой.

Через полгода они поженились. Ни мама, ни тетя не были в восторге от родственного брака, но, посовещавшись, решили не возражать.

— Бог знает, кого он еще приведет, с его темпераментом, — хмуро сказала мама. — А так — хотя бы обойдется… без них.

«Без них», действительно, обошлось. Больше коллеги Ивана Борисовича и Ивана Ивановича не трогали Юрика никогда. И мама с тетей про это, конечно, знали.

А вот чего они не знали, так это того, что Леля стала его первой женщиной. Лизу он, «с его темпераментом», не осмелился даже поцеловать.

Поэтому тощий нахал в футболке «БГ» никак не мог быть сыном Лизы.

В последние годы Юрий Алексеевич все время старался что-нибудь делать. Раньше они с сыном были большие охотники днем подремать, или посидеть вдвоем с кроссвордом (он разгадывал, а Кирюша восхищенно кивал), или съездить на речку — валяться на полотенце в желтых кустах и считать облака. Но теперь это сделалось полностью невозможным, будто старые занятия умерли вместе с Кирюшей. Юрий Алексеевич полностью отремонтировал дачу, привел в порядок сад (хотя в саду у Лели и без него был порядок), снес поливальную установку («неэкономно») и сам теперь поливал. Начал бегать трусцой, хотя всю жизнь ненавидел спорт.