Анатолий Тосс - Женщина с мужчиной и снова с женщиной

Царевной никто в Инфантовой поэзии становиться не собирался. Наоборот, рифмы все уплотнялись и уплотнялись. Например:

или, что еще круче:

— При чем тут агностики? — повернулась ко мне Жека, полностью игнорируя возмущенное шиканье со стороны.

— Да просто слово для него незнакомое, новое. А он ведь к ним тянется, к новым словам, вот и использует, чтобы запомнить быстрее. Метода такая по изучению новых языков, — пояснил я. А потом снова пояснил: — Вообще-то надо будет у самого автора узнать, что именно он хотел сказать в данном стихотворном контексте.

— А вот Иосиф Бродский говорил, что поэту не обязательно, чтобы читатель понимал его. Главное, чтобы сам поэт себя понимал. И Анна Андреевна Ахматова с ним соглашалась, — вмешалась Алла Леонардовна.

— Вот и проверим, — пообещал Илюха.

— Что? — не поняла сразу ДаВинчивна.

— Понимает ли сам поэт. Потому что у меня лично — очень большие сомнения.

Я в их диалоге не участвовал, потому что скоро должно было начаться про меня и мне надо было подготовиться. И началось! Без какой-нибудь подготовки, просто с ходу выстрелил Инфант рифмой:

А потом сразу:

Тут с двух сторон, как я и ожидал, в мои бока уперлись локотки. Причем тот, что слева, был острее и кольче.

— Ноль, кстати, изобрели в Индии, — уточнил я для присутствующих. — До этого человечество вполне обходилось без нуля, а сразу начинало отсчет с единицы. В Индии до сих пор изобретение нуля считается основным достижением индийской науки. Так что я не в обиде, — довел я мысль до ближайших соседей. — Ни на ноль, ни на Инфанта.

И действительно, ничего такого, уж очень оскорбительного, в Инфантовых стихах не было. Ну, прозвучало у него потом:

А дальше совсем неоднозначно наехало:

что, кстати, вызвало в зале одобрительные смешки, похвальные реплики и даже редкие аплодисменты. На которые Инфант не обращал никакого внимания.

Он все читал и читал, и глаза у него светились божественным небесным огнем, будто действительно обожрался он семечек с мифического острова Лотос. Ну теми, от которых все забываешь напрочь.

Но всему приходит конец. Вот и моя одинокая тема исчерпала Инфантово воображение, и он тут же окунулся в сплошную групповуху. В смысле, сразу заскочил на всех нас троих, одним махом, не разбирая, одной, но мощной рифмой:

А потом присовокупил еще слово:

хотя именно здесь, в этом месте, рифма показалась мне несколько натянутой.

— Это он снова про нас, — нашептал я Алле Леонардовне.

— Вы все его так вдохновляете! — восхитилась она снова. — Поразительно, трудно даже поверить, что мужчина может так обильно вдохновлять другого мужчину.

— Бывает, особенно в искусстве, — вздохнул я философски. — Моцарт тоже Сальери вдохновил, а что в результате получилось? К тому же среди нас и женщина затесалась, — кивнул я на Жеку. — Но и Дездемона, если вы помните, в некотором-то роде вдохновила Отелло. И тоже ничего хорошего не произошло.

Вскоре, однако, Инфант перешел на любовную лирику. Потому что у него следом за медведями и жабой покатили киски, и белочки, и зайчики, и еще птички. Короче, много было найдено образов, сравнений и метафор, и все для одной-единственной Мани.

Но вот именно данная часть, именно любовная лирика нам показалась надуманной и, может быть, даже немного вторичной. К тому же тот фуршет, который мы захватили с собой в концертный зал, давно исчерпался. И мы чувствовали сильную потребность перейти в соседний зал, где тетя в фартуке наверняка по-прежнему разливала.

— Пойдем, — потянул я за подол Аллочку, потому что больше ее тянуть было не за что — платье начиналось приблизительно на уровне подола.

— Ты что, — заморгала она на меня, — как я могу пропустить?! Он ведь про любовь читает, — проговорила она вдогонку моей удаляющейся фигуре.

В фуршетном зале не было практически никого — только знакомая нам гостеприимная тетя, которая действительно наливала по требованию. Мы и потребовали.

— Ну что, погибает Инфант, — выразил первым общую мысль Илюха. — Если дальше так пойдет, то, глядишь, действительно скульптуры лепить начнет.

— Или вдруг в оперу подастся, — встревожилась в свою очередь Жека.

— В оперу — это вряд ли все же. В оперу его могут не пустить, — засомневался я, так как, повторю, слышал однажды Инфантову распевку.

— Кто его знает, глядишь, станет еще одним «накручивающимся» солистом в ансамбле ее папани. Он ведь, если разобраться, колоритный, можно даже сказать, фактурный, сценический. А поют они все сейчас «под фанеру», — возразил Илюха.

— Да, внешность у него, конечно, запоминающаяся, даже очень. Но там ведь чисто девичье трио, — продолжала тревожиться Жека.

— С парнями сейчас чего только не делают, — вздохнул я в обиде за парней.

— Да… — вздохнула за мной Жека в не меньшей за них обиде. А скорее всего и в большей.

— Вызволять Инфанта надо, просто необходимо. Без нас ему самому не выбраться, клинический случай, — поставил диагноз доктор БелоБородов.

— Ну что может быть проще, — пожал я плечами. — Надо ему девушку симпатичную подставить, Аллу Леонардовну, например. Которая тоже будет накручивается, но теперь в обратную сторону. Чтобы скрутить Инфанта по той же самой, Маней же и нарезанной, резьбе.

— Сомневаюсь, что он добровольно скрутится, — засомневался Илюха. — Похоже, у Мани резьба с секретом. Вы видели, как она в него свой взгляд вкачивала? Он зомби теперь безвольный и ни на кого не реагирует, во всяком случае, пока петь в опере не начнет. Или в филармонии. Потому что филармония, она, знаете, из любой амнезии выведет.

— Ну и что теперь делать, если Инфанта от Мани увести не удастся? — закручинился я, и мы снова все вместе направились за новой жидкой добавкой к тете в фартучке. Которая на нас в последнее время стала поглядывать с заметным осуждением. Но что ей оставалось делать — ей по штату положено было угощать.

А Инфант за стенной перегородкой все читал и читал, и даже отсюда нам было понятно — чистая любовная лирика из него вытекала.

— Тогда надо зайти с обратной стороны, — предложил Илюха, когда мы вернулись назад к окошку. Все же нам было хорошо у окошка, а уж вид на Ямскую-Тверскую какой открывался — одно загляденье!