Анатолий Тосс - Женщина с мужчиной и снова с женщиной

— Привет, — услышал я спиной Жекин голос. — Я Женя, я с телевидения, я знаю, тебя Маней зовут.

Все было правдой: и имена, и искренняя заинтересованность в голосе, и даже про телевидение, с которым Жека тесно сотрудничала как производитель ихней телевизионной рекламы. И столько было непосредственности в Жекином голосе, столько невинного озорства, доброй искренности, что нельзя было не отозваться. Даже если ты и другая, посторонняя, совсем не связанная с ней женщина.

«Умеет же, — подумал я про себя. — Такое мастерство только от рождения, такому не научишь, на курсы не пошлешь. Такое — харизмой называется».

— Это что за выставка здесь такая? — поинтересовалась Жека, не сбавляя озорства. — В стиле примитивизма, что ли? Или в примитивном стиле? И почему домики везде? Похоже, у моего трехлетнего племянника все картонки сплагиатничали, он тоже по домикам горазд.

— Примитивизм еще не означает примитив, — ответила Маня у меня за спиной, но в голосе ее уже не звучало прежней уверенности.

— Может, где-нибудь в других местах и не означает, — легко парировала Жека. — Да бог с ним, ударился мужик в детство, ну и пусть. Кисть ему, как говорится, в руки. Но я о тебе, меня именно ты волнуешь.

Здесь должна была проступить пауза, и взгляды должны были пересечься, и химия должна была зародиться. Я не видел, но затылком почувствовал ее напрягающееся щелочно-кислотное поле.

— Тебе самой-то примитив не наскучил? — продолжила Жека вопросом. — Один и тот же, изо дня в день, вперед-назад, вперед-назад. Тебе никогда не казалось, что швейной машинке с ее простой ритмичностью чего-то все-таки не хватает? Но та хотя бы сшивать умеет.

Вот это был поворот по-настоящему метафоричный, не то что «Лапуля — Дуля». И Маня откликнулась еще доверчивей.

— В машинке все куда хитрее. Там иголка ушком вперед вставлена, — сказала она как бы про себя, задумчиво, как будто давно уже размышляла над вопросом.

И понял я, что рубанули по замерзшей реке кайлом, и пробили толстый лед, и выплеснулась фонтаном застоявшаяся вода. А вместе с ней и флора, и фауна спавшего доселе подводного мира.

Короче, отвоевывала Жека для себя Маню на глазах у всех приглашенных по списку бомондников.

— Так, может, вместо обыденного примитивизма на импрессионизм, наконец, перекинемся? А еще на сюрреализм. А еще… Да там много еще разных путей и течений, — продолжала развивать Жека.

И наверняка у них опять пошли в ход взгляды, которых я спиной видеть не мог, а повернуться боялся, чтобы не спугнуть.

— И в абстракционизме тоже ничего нет плохого. Ты, кстати, не соскучилась по абстракционизму? — поставила Жека вопрос ребром.

— Наверное, — раздалось в ответ, но медленно и растянуто.

А я снова подумал о взглядах и снова пожалел, что упускаю. И я не вытерпел и обернулся.

Они стояли почти вплотную друг к другу и действительно таранили друг друга глазами. Скажу честно, как убежденный, идейный гетеросексуалист, которого даже и подозревать незачем, — красивая была пара!

Ведь бывает так, что и каждая часть по отдельности сама по себе очень ничего… Но только когда сливаются они в целое, тогда рождается неповторимая эстетика, которая не может не радовать любой, даже привыкший к эстетике глаз.

Да и разные они были совсем — Жека с Маней. И внешне, и, очевидно, по жизненному темпераменту, и по характеру наверняка. Может, они даже противоречили друг другу по всему этому… Но вот противоречия, как написано где-то, как раз и создают возбуждение в окружающей воздушной атмосфере. Да и не только в воздушной.

Так и стояли они друг против друга, разные, одна с длинными, разлетающимися по плечам локонами, другая, наоборот, с короткой стрижкой темных вьющихся волос. Одна со светлыми лазурными глазами, а другая с темно-зелеными, тяжело-изумрудными — так они и стояли в отделяющих друг от друга сантиметрах.

И тут та, что со светлыми и лазурными, вдруг произнесла растянуто, на сбивающемся, едва отделимом от слов дыхании:

— Ты мне так нравишься… — произнесла она, и, как в замедленном, старом кино начала прошедшего века, но почему-то цветном, их губы сдвинулись, и оторвались, и поплыли навстречу друг другу.

Повторю: медленно, плавно, будто притягиваемые слабым магнитом, они сходились, измельчая и так мелкое, ничтожное расстояние, вырождая его в ничто, в труху. В «зеро», в «зип», в «зелчь», иными словами — в полный ничтожный «ноль»! Сходились, как будто были обречены, как будто у них не было иного выхода, иной возможности выбора. И сошлись…

Бог ты мой, не знаю, каково было им самим, но сколько сладчайшего, покрытого тонким слоем патоки удовольствия получил сторонний наблюдатель! Иными словами — я.

Я стоял в сантиментах от них и впитывал зрением и слухом каждый излом их смятых, придавленных губ, каждое биение их сжатых ресниц, каждый едва просочившийся вздох. Я боялся упустить, боялся, что не запомню, что не смогу сохранить, зафиксировать в памяти эту волшебную лесбиянскую гармонию.

«Остановись, мгновенье, — ты прекрасно!» — хотел было воскликнуть я, но повторять избитую фразу за Фаустом мне показалось стыдно. Тем более когда вокруг тебя по залу снует немало истинных ценителей поэзии.

А еще я подумал тогда, что многие поцелуи, которые я не раз видел и в кино, и в метро на эскалаторе, оставляли меня часто безучастным. Но вот этот плавный лесбиянский поцелуй двух элегантных, молодых, но половозрелых женщин выбил меня из равнодушной колеи.

«Может быть, — думал я, выбитый из колеи, — может быть, за долгие годы я так и не понял что-то важное про эту жизнь? Может быть, я не разобрался в ней, недомыслил, не навел мосты? А что, если так не только в лесбиянстве? А что, если так во всем остальном? Что, если я вообще зря потратил отведенную мне часть и возврата нет? Что, если мое время прошло? Ведь другие, Жека, например, да и Маня тоже, они, похоже, обошли меня и оставили одного позади — запутавшегося, сбитого с толку».

Я тут же почувствовал себя обидно старым. Возможно, не дряхлым, но старым — точно. Не годами — дело тут не в годах, а в самоощущении. Но ведь кем ты себя чувствуешь, тем, в конце концов, и являешься. В общем, смешанно и неразборчиво становилось у меня в душе.

А двум девушкам, тут же рядом припавшим друг к другу, все мои сомнительные рефлексии были как по туго натянутому барабану. У них оказалась своя забота, и они отдались ей и растянулись в ней, сладострастной, от пяточек своих до затылочков на долгие смачные часы.

Хотя если по секундомеру измерять, то всего-то меньше минуты длился их поцелуй. Да и понятно: куда дольше? — незнакомые люди кругом. И вообще, зачем спешить, когда целая жизнь впереди.