Анатолий Тосс - Женщина с мужчиной и снова с женщиной

— Нельзя ли поконкретнее? — попросил Инфант рассказчика, то есть меня. — Что именно надо делать губами и руками, чтобы всего такого достигнуть? Нельзя ли в технические детали вдаться?

— Лениться не надо, — ответил за меня Илюха. Казалось бы, просто ответил, но ведь и глубоко одновременно. — И не пренебрегай ничем. Вообще ничем, все пускай в ход, даже то, чего нету.

— Как это? — не понял Инфант парадокса, но остался без ответа. Пусть сам потом, попозже сообразит.

— «А боль, что вы знаете про боль? — продолжил я цитирование невозвращенки, которую мы когда-то знали как Жеку. — Не ту грубую, случайную, хамскую, которая от неуклюжести да неумения, а тонкую, продуманную, рассчитанную и взвешенную, которая мгновенной пыткой проникает в тебя, чтобы тут же отпустить и подмениться отчаянным желанием большего… Которого никогда не будет, как ни проси. И от неизбежной неисполнимости ты перестаешь быть собой, становясь молящей, едва различимой пылинкой, смешанной с воздухом, уносимой им, жаждущей пощады. Ни от кого, ни от чего, только пощады, чтобы, взметнувшись вверх, потом снова опуститься во мрак разрывной боли и утешиться ею, и насладиться, и снова взлететь ввысь».

— Так красиво про садомазохизм я давно не слышал, — удивился Илюха. — Был у меня в юности приятель, он тоже любил рассказывать всякое, но я не слушал его особенно. Да и не сдружились мы с ним в результате…

— «Да и что такое женщина вообще? Знаете ли вы, кто она, зачем она, где ее начало, где сердцевина? Совсем не там, где вы думаете, а в чувствах, в нервных окончаниях, в химической реакции, в нейтронных связках, в голове, одним словом. А в голову вы своими простейшими приспособлениями не проникните, а другого у вас ничего нет. А вот у нас — есть».

Я сбился и замолчал. Нужно ли было продолжать или я и так уже достаточно раскрыл тему? — я не знал.

— В общем, — стал укорачивать я, — она мне там много всего такого наговорила, похожего. Про ноги, про гибкость в суставах. Оказывается, она тоже разная, у нас и у них. Про шпагаты, например, продольные, хотя в основном про поперечные. Много про кожу было сказано, мол, ухаживать за ней надо, иначе станет, как у Инфанта, ну, это ей Маня, наверное, порассказала. Но главное — про чуткость, про интуицию, про понимание партнера, которое только у женщины развито. Особенно к другой женщине. Так как все у них от природы едино, и, зная про себя, она может переложить это знание на другую половину.

— Да ладно, — скептически махнул рукой Илюха. — Я тоже много чего в жизни слышал, и не от одной, а от разных женщин. Совсем другое они мне говорили. Тут главное — лениться на надо, — повторил он за собой. — А ты, Инфант, ленивый наверняка, особенно когда дело за рамки поэзии выходит. Вот Маню и потянуло на изобретательство. Ее одна накрутка, оказывается, не устраивала.

— Так я ж уставал к ночи, — оправдался Инфант. — Столько домиков нарисовать в такой короткий срок, думаете, просто? Тяжело мне становилось, особенно при электрическом свете.

— Короче, там еще про душевное раскрепощение было. В смысле раскрепощения духа и творческого начала. Мол, физические силы, переплетенные с чувственностью, выдали из Жеки на-гора невероятное извержение творческой энергии. Потому что, сказала она мне, «любовь и есть творчество», и только сейчас ей стало это абсолютно понятно. И ролики, ну, телевизионные ролики, которые она снимает, никогда так высоко еще не взлетали.

— В цене — это уж точно, — согласился экономист БелоБородов, который про цены знал практически все.

— А дальше она на нас обрушилась с критикой, — продолжал я. — Не на нас троих конкретно, а на всех нас, на мужиков. Хотя и на нас конкретно тоже. Всем, короче, досталось. И что черствые, и не понимаем, и никогда уже не поймем, и что ленивые… — Здесь я указал пальцем на Илюху, мол, и ты, Б.Б., бываешь в чем-то прав. — …И что примитивно к процессу подходим, потому что сами такие, одноклеточные, и не раскрываем женщину даже наполовину. Ну, и многое чего она нам пришила. Сказала еще, что обидно ей, что столько времени впустую потратила. На нас, в смысле. Не конкретно на нас троих, а на всех, нам подобным. Хотя на нас троих тоже много. И жалко ей потерянных лет. И вообще, как она теперь поняла, мы, мужики, есть полное и абсолютное зло! Особенно для женщин.

Тут Инфант с Илюха закачали головами, явно не соглашаясь. Потому что они-то всю жизнь считали, что они «полное и абсолютное добро». И именно для женщин.

— И теперь, — продолжал я за Жеку, — после того как она прозрела и вылечилась от нас, у нее теперь цель в жизни появилась. После многих бесцельных лет. Всем другим, сестрам ее по половому признаку, глаза открыть и объяснить им весь смысл бытия — а именно, что оно без мужиков куда приятнее. Короче, организует она добровольческое общество, общественную такую организацию, чтобы начать борьбу против мужского засилья в женской половой жизни. Но и не только в половой.

— Иными словами, смысл бытия во взаимном лесбиянстве, — подвел черту Илюха. — Ну что ж, хоть и спорная точка зрения, но я ее, например, уважаю: определенный смысл во взаимной женской любви несомненно есть. Смотреть на нее со стороны, во всяком случае, крайне приятно. Всем приятно, независимо от половой нашей принадлежности. А знаете почему?

Тут уже мы с Инфантом насторожились и подались вперед в сторону Б.Б.

— Да потому, что женское тело универсально, оно всех притягивает. А вот мужское — на любителя. И хотя любителей тоже немало, а любительниц еще больше, к чему лукавить — хватает нам любительниц, если вот даже Инфанту иногда перепадает… Но все же главное различие в том, что женское тело плавной своей эстетикой всех объединяет, не оставляя никого за бортом, не обижая и не оскорбляя никого. Потому что плавность, особенно все эти гибкие переходы, по самому замыслу своему не могут никого оскорбить. А только привлечь и приобщить. В отличие от наших мужских переходов — резких, уступчатых и заостренных.

— Не согласен я, Б.Б., — запротестовал я, — в корне не согласен. Да и вся мировая культура не согласна. Во главе с Микеланджело Буонаротти, да и многими другими авторами мужских памятников старины. В смысле, скульптур и прочих живописей. Ты Давида, сваянного тем самым Буонаротти, видел? Хотя бы на репродукции? Если не видел, в «Пушку» сходи, там его копия стоит. Вполне эстетичный чувак, с вполне эстетичным телом. Посетительницы на него заглядываются не отрываясь, да он и для мужиков пригож, без всяких там двусмысленностей. Просто на красивое нас всех тянет без разбору и без задних мыслей.

Тут я подумал: нужны ли еще примеры из мировой культуры? И решил, что нужны.

— Или, например, «Раба, рвущего цепи» того же Микеля вспомни. Он хоть и совсем в другом стиле исполнен, но тоже не без эстетики. И не только в эпохе Возрождения подобные примеры имеются. Ты хотя бы к «Девочке на шаре» приглядись нашего почти современника, товарища Пабло. Там тоже мужик нарисован в контрасте с той самой девочкой и с шаром. Вполне атлетичный мужик, а ничем девочке в привлекательности не уступает. А для многих — даже превосходит.