Владимир Корнев - Нео-Буратино

— Какие люди! Это же звезда рекламы!

Гвидон покраснел: он стеснялся своей халтуры, да и съемки-то ему доставались почему-то только в рекламе бытовой химии.

— Я тоже вспомнил! — подтвердил помощник дежурного. — Этот парень чем-то чистил унитазы по РТР!

Начальник дознания одним глазом пробежал протокол, время от времени пряча усмешку в холеные усы, и увел Гвидона в кабинет, где до утра отпаивал его конфискованным у уличных торговцев пивом.

Сбитого с толку Диму посадили на 15 суток: отдавший всю трудовую жизнь охране «социально опасных элементов», он сам вдруг оказался в шкуре заключенного под стражу.

Вернувшись домой, Гвидон обнаружил заплаканную Зиночку. Она билась в истерике, капризно выкрикивая:

— Ты женишься на Светиной! Ты не имеешь права! Ты должен, ты обещал жениться на мне! Я заставлю тебя жениться!

«Если бы она знала, с кем я подал заявление! — Гвидон внутренне возликовал. — Я тебя проучу: будешь знать, как годами разрывать оголенное сердце артиста! Помучайся — тебе пойдет на пользу». Он сохранял невозмутимое выражение лица, хотя это стоило немалых сил, и коротко объяснил:

— Видишь ли, Светина пообещала прописать меня к себе, в свою квартиру. У нее отдельная, трехкомнатная, — на двоих места хватит.

У обманутой суфлерши глаза поначалу округлились, но тут же скептически сузились, и она прошипела:

— Всему театру известно, что Светина влюблена в своего директора и даже живет у него! Ты еще и лгун!

Что было делать? Мозги у Гвидона задымились, лицо пошло пятнами. При этом он достал из кармана брюк приглашение в загс и небрежно повертел им в некотором отдалении от лица Зины. Дрожащими руками он демонстративно разорвал заявление (впрочем, сделал он это не просто, а с умыслом — актерская смекалка не подвела). Один кусок он отдал Зине для ознакомления, другой изорвал в клочки и разбросал по комнате. Зина жадно схватила обрывок и прочитала кусок слова: «Свет…» (все, что осталось от «Светланы Анатольевны»). Дальше она разбирать не стала:

— Значит, это правда? Вы со Светиной подали заявление в загс?! С этой авантюристкой-телевизионщицей? И ты хотел жениться на папарацци?!

— Был грех, — повинился Гвидон, пряча глаза. — Но теперь будет все по-настоящему — только с тобой!

«Слава Богу, что Светина ничего не знает о бабушке и ее не нужно ни о чем предупреждать», — обрадовался Гвидон и опять ощутил твердую почву под ногами. Зина растроганно прижалась к его тщедушной груди:

— Теперь никому тебя не отдам!

Гвидон почувствовал, что камень в груди тает и по телу разливается тепло жизни.

Выходной они провели с Зиной: гуляли по Островам, он читал стихи великих лириков, ужинали в недорогом, но приличном тихом кафе, затерянном среди линий Васильевского. Гвидон даже проговорился о возможной постановке своей «постмодерновой» пьесы. Зина осталась у него ночевать, а утром вместе поехали на работу в театр. Вечером Гвидон отвез машину в кафе. Открыв багажник, он увидел милицейскую крагу, битком набитую деньгами (незадачливые гибэдэдэшники забыли ее вместе со всеми «праздничными» откупными автолюбителей), — она лежала на самом дне. Гвидон слышал, что в Европе подарки на Рождество кладут в вязаный носок и прячут под елку: «Ничего себе сюрприз — сейчас ведь, кажется, самый разгар Святок!»

Дома его позвали к телефону: бабушка радостно сообщала, что паспорт нашелся на комоде.

— На самом видном месте лежал все это время, а я, старая дура, не видела. Ведь точно помню — на комоде смотрела!

Наконец до Гвидона дошло: свечка начала действовать, хоть он второпях и забыл ее задуть. Он впервые в жизни сознательно перекрестился.

В театре Гвидона вызвал к себе директор. Дрожа, артист вошел в кабинет, «на ковер». В руках директора был номер «Театра», заложенный десяткой с Гвидоновым автографом, и актер понял, что сейчас начнется неприятный разговор.

— Ну что, ведущий артист БДТ? — ехидничал художественный руководитель, обмахиваясь журналом. — Сообразил, что это я вас до дома довозил? Допились до заслуженного. Подшить вас всех, что ли?

Гвидон стоял перед шефом по струнке, готовый к любому удару.

— Прочитал я ваш опус… что ж, талантливо написано, не спорю. У меня появилась одна идея: вы не против постановки пьесы в Молодежном театре?

Шеф воздел глаза к небу в безмолвной мольбе о даровании памяти и, чеканя цифры, мгновенно набрал номер:

— Мое почтение! Будьте добры Криворучко. Кто беспокоит? Криволапов!

Он долго разговаривал с предполагаемым постановщиком, и физиономия его все более преображалась, расплываясь в благостной улыбке.

— Ну, вот и ладушки! Я всегда на тебя рассчитывал. Значит, договорились: в главной роли автор и, кстати, актер блестящий. До встречи!

Счастью Гвидона не было предела. «Главное, чтобы свеча не потухла!» — уповал он в ликовании.

В кафе Гвидон застал Безрукова, обихаживающего какого-то иностранца. Актер-«трактирщик» недавно вернулся из Германии, где привык общаться с «западниками» по делу и просто так. Гвидону захотелось похвастать предстоящей постановкой, но соавтор, насупив брови, буркнул:

— Иди за стойку. Потом отчитаешься за пропажу продуктов.

За стойкой бара начинающего драматурга заменяла уборщица Марфа. Он привычно занял свое место, закружился с бутылками и бокалами и даже не заметил, как в кафе опять наведались рэкетиры взимать дань.

— Господа, но я же уже заплатил за два последних месяца! — оправдывался напуганный хозяин.

— Само собой, но нас это не греет. Власть поменялась, понял? Короче, с тебя по новой, — объяснил главный, иллюстрируя свою речь профессиональной распальцовкой.

— Ах, так! — воскликнул Гвидон и побежал по направлению к подсобке.

Бандиты переглянулись: «В курсах. Он уже не придет!»

Но осмелевший Гвидон решил, что это уже полный беспредел, и, прихватив две настоящие шпаги, висевшие на бутафорских латах рыцаря в холле, выскочил в центр зала. Такого расклада братки не предвидели. Артист, подобно какому-нибудь Фанфану-Тюльпану, бросил один клинок самому крупному (чего-чего, а фехтовать Гвидона в театральном институте научили виртуозно):

— Ну вы, пальцатые, защищайтесь!

Амбал едва поймал клинок и неуклюже ухватил обеими ручищами. Он явно не знал, что делать дальше, а Гвидон, приняв позу, начал устрашающе размахивать шпагой. Гвидон явно провоцировал непрошеного гостя на поединок, подзадоривая его на контрасте репликами в духе Гольдони, сдобренными забористым отечественным словцом:

— Я вас вычеркиваю из списка приглашенных на Рождество! Ну, давайте, сударь, смелее! Смелее, мать твою!