Наталия Вико - Шизофрения

В полузабытьи почувствовала, что в рот ей вливают напиток, похожий на чай с молоком и… солью? Хотела было сказать что-нибудь про гадость, которой он вечно ее пичкает, но провалилась в расслабленное небытие…

…Неважно выглядишь, детка! — Бэс, расположившийся на краю кровати, непринужденно закинул ногу на ногу. — Однако ж замечу, что отогреваться лучше на солнце. Свет полуденного Ра — лучшее средство от холода! — сказал он проникновенным голосом рекламного агента. — И вообще, не понимаю, какой идиот придумал селиться в местах, где нет моря и так холодно? — он зябко поежился и потер плечи. — У нас возле Нила урожай четыре раза в год, а у вас? Лето — три месяца! Из снега — не вылезаете! В валенках ходите! Лес на дрова изводите! Дикость какая-то, честное слово!

— Мы дровами печки давно не топим, — возразила она. — У нас и печек-то почти нигде нет. У нас — газ и электричество.

— А ты в глубинке вашей давно была? — состроил он уморительную рожицу. — Там слова газ и электричество — как заклинания безымянным богам произносят.

— У этих богов имена есть, — возразила Александра. — И их все знают.

— Богов не только знать, но и поклоняться им надо, — наставительно сказал Бэс. — Жертвоприношения делать, чтобы задобрить. Я вот, например, конфетки люблю и молочко, а лучше — сливки, — глянул искоса, проверяя, поняла ли намек.

— Зачем нашим богам жертвоприношения, когда у них и так все есть?

— Как зачем? Для порядка и почета. А то какие же они боги, если им жертвы не приносят.

— Ну, ты скажешь тоже, не приносят! В сберкассе каждый месяц в очереди народ стоит, чтобы коммунальные жертвы принести.

— Какие ж это жертвы? Жертвы — это когда от чистого сердца, добровольно. А в сберкассе — это чисто дань. Не отдашь — так свет отключат или газ.

— Слушай, а ты чего ко мне ходить-то стал? Поговорить больше не с кем?

— Сехмет попросила приглядеть, да и Басэт ты почему-то по душе пришлась. Думаешь, случайно кошки к тебе на помощь приходят?

— А-а, — протянула Александра.

— И что они в тебе нашли? — в голосе Бэса послышались ревнивые нотки. — Может знают чего про тебя? А мне не говорят, — сказал он обиженно. — К нам-то, в Египет, собираешься?

— Зачем?

— Как зачем? В мистерии участие принять.

— Когда же это?

— А ты что ли не знаешь? В день весеннего солнцестояния.

— Так меня ж никто не приглашал?

— Значит, время не пришло…

…Александра открыла глаза. В комнате было тихо. В щелочку между тяжелыми шторами заглядывало солнце. В узкой полоске света весело резвились разноцветные пылинки. Пошевелила пальцами ног. Шевелятся. Провела ладонью по лицу. Кожа, вроде, не отслаивается. Сглотнула. Не больно. Прислушалась. Онуфриенко разговаривал с кем-то по телефону:

— Значится так. Слушай и запоминай. Если ребенок в утробе матери обернулся пуповиной, да еще как в случае с твоим сыном, три раза, значит — малыш не уверен, что близкие ждут его рождения. То есть не чувствует ваших импульсов… Что делать? Сказать ему об этом! Соберитесь около Машки, муж ее, ты и твой благоверный, положите ей руки на живот и мысленно посылайте малышу информацию — ждем тебя, любим, ты нам очень нужен, ну, сама понимаешь — все хорошее — мысленно — ему… Завтра, говоришь, ей к врачу?… Будут пытаться раскрутить ребенка прям в животе?… Специалист хороший?… Уверен, сами справитесь! Любовь — чудеса творит! Представь, что перед тобой — внук, которого ты так ждешь, а муж Машкин пусть представит, что это сын его первый, а может и последний — сомневается, а нужен ли он папке? А папка пусть свои финансовые заморочки забудет хоть на это время. Если даже и сорвется что — ничего, руки-ноги есть — прокормит семью. Поняла? Ну, действуй!

Александра покашляла. Дверь в комнату тихонько приотворилась, и оттуда выглянуло Сашечкино лицо.

— Проснулась? Сейчас чай принесу.

Через минуту он появился в фартуке и с чашкой в руках.

— Пей, — поднес чашку к ее губам. — Чай. Тибетский. По моему собственному рецепту. Со сливками и солью.

— Фу, гадость какая, — скривилась Александра, сделав глоток.

— Гадость, не гадость, а видишь, не умерла и даже не заболела, — самодовольно сказал Сашечка, наклоняя чашку и придерживая спасенную за голову сзади, чтобы не увиливала от поглощения целебного напитка.

— Тьфу, не могу больше, — Александра все же вывернулась, не допив. — Отрава какая-то! Если допью — точно помру! — убежденно заявила она.

— Не помрешь, не помрешь, пей, не выпендривайся, — начал настаивать Онуфриенко, снова подсовывая чашку.

— Ой, так у меня ж Тяпочка в доме заперт! — засуетилась она, отвлекая внимание, и даже попыталась подняться. — Его же выгуливать надо не меньше двух раз в день!

— Лежи уж, — придержал ее рукой Онуфриенко. — Выгуляли твоего Тяпу.

— Как выгуляли? Дом же заперт!

— Удачное стечение обстоятельств, — довольно улыбнулся он. — Я, значится, с утречка к тебе с дрелью поехал, думал замок высверлить, а смотрю — щенок уже на улице. Я удивился, понятно. В калитку позвонил, а там — какая-то старушка. Вредна-ая. Как ты.

— Мамусечка, — благодушно улыбнулась Александра. — Мамусечка?! — воскликнула, представив, что ей предстоит услышать при встрече.

— Вначале меня за таджика приняла, — продолжил Онуфриенко. — Подумала, я работу ищу. Пустить, понятно не захотела. В домофон говорит, работы у нас нет. Мы люди простые — все своими руками делаем, безо всякого наемного труда, потому что не буржуи какие-нибудь и не новые русские. И вообще говорит, коли не уйдешь — собаку на тебя спущу. Ну, я понятно, Тяпу конфеткой через забор угостил — и обратно поехал.

— Так она что там осталась? — забеспокоилась Александра. — Она ж Тяпочку со свету сживет, — вскочила с кровати.— Едем, Саша, скорее, — она заметалась по комнате.

— Ты никак одежду ищешь? — поинтересовался он. — Так халатик твой — банный на кухне на батарее лежит. В нем и поедешь?

— Не в пижаме же? — воскликнула Александра.

— А маме что скажешь в халатике-то? Ездила с другом в баню париться?

— Перестань, Онуфриенко! Хватит издеваться! Скажи лучше, что делать?

— Как что? Одеваться, — он вышел из комнаты и через минуту вернулся со свертками и коробкой. — Я по дороге тебе одежду прикупил… на свой вкус, — сказал заранее извиняющимся тоном. — Маме только позвони. Скажи, что скоро будешь, чтобы не ушла и дом не заперла. Хотя, не думаю, что она на улицу к Тяпе выйдет.

— Мамулечка, это я, открой, — взволнованно прощебетала Александра в домофон у калитки и помахала рукой Онуфриенко, чтобы уезжал.

— А-а, приехала, наконец. Я ж думала, не дождусь, — услышала она недовольный голос маман. — А ключа у тебя самой нет, что ли? — спросила та подозрительно.