Яков Шехтер - Любовь и СМЕРШ (сборник)

Сразу после демобилизации Додсон поехал в Гомель. Через Москву. Вернее через Подольск, главный архив Красной Армии. В большой приемной он долго разыскивал нужный бланк, выяснял, какие графы заполнять, сажал от волнения кляксы и два раза переписывал заявление. Закончив бумажную канитель, он подошел к приемному окошку. Стоявшая перед ним девушка с тремя лейтенантскими звездочками на погонах нервно переминалась с ноги на ногу.

«Волнуется», — подумал Додсон. Ему тоже было не по себе, но он, боевой капитан, прошедший войну, старался не показывать свои чувства. Додсон внимательно оглядел спину девушки, каштановые, с рыжими прядями волосы и вдруг почувствовал, как его сердце, непонятно отчего забилось, застучало, набирая ход, словно трогающийся с места поезд.

Девушка поправила юбку и, приглаживая гимнастерку завела за спину руку с бланком. Додсон мельком взглянул на него и оторопел: в самом верху, крупными буквами была написана его фамилия.

— Извините, — произнес он, спустя несколько секунд. — Извините, какого Додсона вы разыскиваете?

Она обернулась, и все вопросы отпали сами собой.

Летом пятьдесят шестого года Додсоны отдыхали в Крыму. На ялтинской набережной, пока Полина с маленьким Мишей, названным в память о Моисее, отце Макса, сгинувшем в метели оккупации, лакомились мороженым, к Додсону, курившему на скамейке, подсел мужчина. Невысокий, начинающий полнеть, с большими залысинами на влажно блестевшем от пота лбу.

— Не узнаешь меня? — обратился он к Максу после короткой паузы.

— Нет.

— Посмотри, посмотри внимательно.

Макс присмотрелся. Лицо мужчины действительно, было ему знакомым.

— Напомню, — усмехнулся мужчина, и указал подбородком на столик под жестяной пальмой, где Полина кормила Мишку мороженым. — Это с ней связано.

И Макс вспомнил.

— Смерш! Капитан…э… простите, позабыл вашу фамилию.

— Да какая теперь разница. И не капитан уже, и не на службе. И вообще, — он провел рукой по залысинам, — многое с тех пор переменилось.

— А вы мне не верили! — с укоризной сказал Додсон. — Видите, вот она, невеста, а теперь жена. Ее и разыскивал.

— Это я то не верил, — усмехнулся бывший капитан. — Да ты, парень, не только семейным счастьем своим, жизнью мне обязан!

— Как это, жизнью?

— Да очень просто. Приказ о твоем аресте уже был готов, осталось только подписать. А тут пришел запрос от твоей девушки. Она тебя разыскивала, как ты ее. Я мог запрос выкинуть, арест произвести, и заработать на тебе благодарность, а то и звездочку. Да пожалел. Вот, подумал, война вокруг, смерть, разрушение, шпионы немецкие, а у людей любовь. И, похоже, настоящая, если один раз встретившись, так долго ждут. Ну, приказ порвал, а запрос подшил в дело и закрыл его потихоньку.

— Почему же вы промолчали, что Полина жива! — воскликнул Макс. — Я ее потом насилу отыскал.

— Лучше спасибо скажи, что жив остался, — усмехнулся бывший капитан, поднимаясь со скамейки. — Ты на моей памяти один такой. Ускользнувший. А вообще, на благодарность людскую рассчитывать гиблое дело. Добра никто не помнит, ни один человек. Только претензии, только жалобы. Эх, да что там….

Он махнул рукой и, слегка шаркая подошвами, пошел по набережной, сутулой походкой неудачника.

— С кем ты разговаривал? — спросила Полина, выйдя из кафе. — Какой неприятный тип.

— Да так, — рассеяно пробормотал Додсон, доставая очередную папиросу. — Знакомого встретил. Думал, он давно в генералах ходит или в полковниках. А его в отставку. Я его негодяем считал, а он оказался порядочным человеком. Н-да. Малое чудо войны.

— Когда муравей видит, как человек поднимает огромную гору и одним движением руки забрасывает ее на край света, ему кажется, будто он присутствует при событии невероятной важности. А что происходит на самом деле?

Реб Гедалия пожевал губами и зябко поежился. Кровь уже не согревала старческое тело. Он потер руки и машинально пригладил давно несуществующие волосы. Редкий молочный пух покрывал его голову, седая, аккуратно расчесанная борода, словно напоминание о некогда роскошной шевелюре, прикрывала воротник рубашки. Старики рассказывали, будто когда-то давно реб Гедалия был огненно рыжим, точно царь Давид, но я застал его лысым до самых ушей.

— На самом деле озорной мальчишка подобрал камушек и запустил в голубя. Ну, в птицу он не попал, зато угодил в школьное окно и разбил стекло. Завтра его родителей вызовет директор, отец мальчишки рассердится и не купит ему давно обещанный «Айфон пять» вместо надоевшего «Айфона четыре». Вы можете объяснить муравью, что такое «Айфон пять» и чем он отличается от четвертой модели?

Он вопросительно уставился на меня глазами цвета выцветшего коричневого бархата. Я только руками развел. Больше всего меня удивило не поведение мальчишки и не реакция его отца, а то, с какой легкостью восьмидесятилетний реб Гедалия рассуждал о моделях смартфонов.

Прохладный ветерок, как подвыпивший гуляка, беззаботно шумел листвой в кроне сикоморы. Мы сидели на скамейке под деревом, возле входа в синагогу, дожидаясь, когда наступит время вечерней молитвы.

— Вот так и человек, — продолжил реб Гедалия, — смотрит на деяния Господни, точно муравей на «Айфон», но при этом громогласно рассуждает о чудесах и не стесняется делать выводы.

— К чему вы клоните, реб Гедалия? — спросил я, надеясь, что дело движется к очередной истории. Старик был большим мастаком по части устных рассказов и, признаюсь честно, ради них я и проводил рядом с ним изрядную часть своего свободного времени. Думаю, он прекрасно это понимал, но, как говорится: не меньше, чем теленок хочет сосать, корова жаждет избавиться от молока.

Впрочем, была еще одна причина, привязавшая меня к реб Гедалии, и она стоит отдельного повествования.

Три года назад, в теплый новогодний вечер, я со всей семьей был приглашен на торжественный ужин или, как принято у нас говорить, вечернюю трапезу. Получасовая прогулка с маленькими детьми не простое занятие. По дороге туда они карабкаются на все встречные деревья, бросают камни в кошек, дерутся между собой, ежеминутно подбегают к жене и, немилосердно теребя перепачканными лапками подол маминого праздничного платья, жалуются друг на друга. Перед дверью им делается убедительное внушение, в ход идут посулы и угрозы, благодаря которым следующие сорок минут они чинно высиживают за столом.

Затем, когда взрослые, увлекшись трапезой и разговором, ослабляют надзор за домашними бандитами, те потихоньку выбираются на свободу, и вместе с хозяйскими детьми закрываются в детской. Вскоре оттуда начинают доноситься тяжелые удары и отчаянный визг, родители откладывают в сторону рюмки и вилки, и бросаются на выручку. Оболтусов разнимают, в ход снова идут угрозы и увещевания. Спустя полчаса утомленные дети засыпают на диванах в умильных позах, и родители получают возможность мирно пообщаться с друзьями.