Джо Данторн - Субмарина

— И еще хуже наблюдать, как твои друзья репетируют оргию.

— Ха.

Я тоже разворачиваю свое кресло к ней. Она пристально смотрит на меня. Думаю, Зоуи слишком много времени проводит в театре; все это как будто отрежиссировано.

— А у тебя есть девушка?

— Нет, мы расстались, но, думаю, это к лучшему, — отвечаю я, раз уж мы решили обменяться парой клише.

— Черт, мне жаль.

Она подкатывает кресло ко мне. Наши колени соприкасаются.

— В нашем возрасте бессмысленно заводить друга или подружку. Мы с Аароном встречались некоторое время, но это просто не имело смысла: мы оба знали, что хотим спать и с другими. У нас в театре все друг с другом спят. И все равно остаются друзьями.

Хорошо она себя уговорила. Наверняка он ей изменил.

Потянувшись мимо моей руки, она нажимает кнопку «Пуск». Прожектор падает на Хайю, красивую рыжую девчонку. Она начинает петь.

Эту часть пьесы я помню. Песня называется «Суони» — это джазовая композиция Джорджа Гершвина. Киттель, офицер SS, заставляет евреев петь эту песню, хотя джаз запрещен Министерством культуры.

— Давно ты расстался со своей девушкой? — спрашивает Зоуи и касается моего колена.

— Примерно полгода назад, — отвечаю я, продолжая следить за Хайей, которая кружится по сцене. Она намного красивее Зоуи.

— О! Ну тогда тебе просто необходимо отвлечься.

— Она щелкает рычажком транзистора; вспыхивает красная лампочка. Она подносит микрофон к губам.

— Аарон, ты хотел бы заняться сексом здесь, наверху? — Она улыбается мне. — Правда, это просто отличное место, чтобы перепихнуться?

— Это ты кого спрашиваешь? — интересуюсь я.

Она снимает наушники.

— А ты как думаешь?

Смотрю на нее. Ее уши стали ярко-малиновыми. Невольно вспоминаю те времена, когда мы с Чипсом рассуждали, каково это, заняться сексом с жиртресткой. Чипс тогда залез в штаны и стал издавать пукающие и булькающие звуки крайней плотью.

Она склоняется ко мне.

— Ты их видишь, а они тебя нет. Ты их слышишь, а они тебя нет.

В пьесе еврейские актеры начинают выбирать костюмы для своего представления. Предприимчивый еврей Вайскопф собрал одежду погибших на войне. Он говорит, что кровь отстирали, а дырки от пуль зашили. Мне нравится характер Вайскопфа. Он старается извлечь максимум пользы, даже когда дела хуже некуда.

Зоуи бросает наушники на колени и кладет руки мне на бедра.

— Стесняешься?

Ее руки движутся вверх по моим бедрам. Я и вправду стесняюсь, ведь даже Шэрон Стоун в роли Кэтрин Трамелл в «Основном инстинкте» действовала более деликатно.

— Я не стесняюсь, — вру я. — Это действительно потрясающее место для секса.

Чем больше она липнет ко мне, тем отчетливее я вспоминаю картину: она в школьной столовой со ртом, набитым котлетами из индейки, и, несмотря на это, заглатывает еще и апельсиновый сок.

— О чем ты думаешь? — спрашивает она и высовывает язык, облизывая нижнюю губу.

В этот момент в пьесе Киттель объявляет, что фюрер не допустит роста населения еврейской расы и потому евреям можно иметь не более двух детей. Шеф еврейской полиции пересчитывает численность семей по головам палкой. Отец, мать, ребенок, ребенок. Третьего ребенка отсылают за сцену, то есть убивают.

— О логистике, — отвечаю я.

Я не взял презервативы. Придется воспользоваться ритмическим методом.

— О логистике? — повторяет она и наклоняется ко мне. Кинув взгляд на сцену, где выжившие члены семей допевают депрессивную песню, она тянется мимо меня и нажимает волшебную кнопку. Сцена погружается в темноту; появляется рассказчик, освещенный одним лишь торшером и уснувший в кресле. Один из зрителей пытается аплодировать, но никто не подхватывает его хлопки.

Зоуи дергает за рычажок и опускает кресло; раздается звук выпускаемого воздуха.

Рабочие сцены убирают декорации; рассказчик похрапывает. Двое мужчин поднимают чемодан. Зоуи подносит микрофон к губам. Опершись руками о мои бедра, она наклоняется к моей: промежности и произносит:

— У тебя есть тридцать секунд.

Мое кресло чуть откатывается назад. Она придвигает меня обратно, схватившись за петельки для ремня. Ремней у меня сроду не было. Приложив один наушник к уху, Зоуи слушает. Поднимает указательный палец.

— Когда я скажу «Пуск», ты должен нажать «Пуск», договорились?

— Угу, — отвечаю я.

Она даже не видит сцену.

— Пуск, — произносит она.

Я тыкаю резиновый бугорок пальцем.

Мягкий свет окутывает трех девчонок из гетто; они стоят около детской коляски.

— Еще раз, — командует Зоуи.

Нажимаю еще раз. Рассказчик просыпается и оказывается в лужице коричневого света, в которой плавают пылинки.

— У нас три минуты до моего следующего выхода. — Нагнувшись под мое кресло, она нажимает рычаг. Кресло с шипением опускается, и сцена исчезает из поля моего зрения. Видимо, она спланировала все это до мелочей. — Подержи-ка, — просит она и надевает наушники мне на голову.

Она встает, расстегивает кофту, и та падает с плеч.

Из наушников доносится диалог со сцены, но кто говорит, не видно.

— У меня голова болит.

— А ты окуни ее в воду несколько раз подряд. Головная боль больше никогда тебя не побеспокоит.

На футболке у Зоуи надпись «Прозак», стилизованная под логотип стирального порошка.

— Несколько раз?

— Да! Несколько раз подряд: окунаешь голову три раза, вытаскиваешь два.

Когда она снимает футболку, та застревает, потому что у Зоуи большая голова. Пользуюсь моментом и хорошенько рассматриваю ее живот. Жирок еще есть, складки врезаются в пояс, но я готов признать, что, возможно, она все же привлекательна. Зоуи стягивает футболку через голову и невозмутимо бросает ее на пол. У нее большие груди, они вываливаются из лифчика. В голубом свете ее кожа излучает флюоресцентное сияние.

Сняв с меня наушники, она вешает их себе на шею и поправляет микрофон, который торчит у краешка ее рта, как голодная муха. Она говорит очень отчетливо, точно читает телесуфлер.

— Ты знал, что нужна особая лицензия, чтобы показывать в театре обнаженную натуру?

Как это ни печально, у меня эрекция.

Она улыбается, чуть приоткрыв рот и высунув язык, точно сейчас засмеется. Она крепко седлает меня и обвивает ногами мой живот. Кресло со вздохом принимает лишний груз.

— Поэтому начальству лучше об этом не рассказывать, говорит она и снимает с меня футболку.

— К черту начальство, — говорю я, подыгрывая ей.

— А теперь я хочу, чтобы ты вошел в меня, Говорит она и выгибает спину. Она очень гибкая. Я держу ее за талию. Она передвигает мои руки и кладет их себе на грудь. — О! — Быстро она заводится. Оказавшись совсем близко, разглядываю плавные изгибы ее боков и плеч. Зоуи лихорадочно ерошит мне волосы. — О боже! — вырывается у нее.