Джо Данторн - Субмарина

Пес подбегает ко мне, нюхает мой пенис, потом цветы.

— Тим, оставь джентльмена в покое.

Застываю на месте. Я — джентльмен. Собаку зовут Тим.

Ворота в ботанический сад заперты. Старик отправился домой вздремнуть. Продеваю цветок сквозь одно из звеньев цепи, на которой висит замок.

Еще один цветок оставляют на пороге швейцарского шале. Это красный деревянный домик с кашпо на окнах, двумя печными трубами и белым забором из колышков.

Выбегает другая собака — скотчтерьер — и нюхает землю вдоль забора, выискивает, где кто пописал. Представляю, как намного проще было бы «случайно» встретить Джордану, если бы, во-первых, я умел распознавать запах ее мочи и, во-вторых, она бы писала на улице, чтобы пометить территорию. Хозяйка скотчтерьера — блондинка с короткими волосами и легким загаром.

Наконец я оказываюсь под ветвистым деревом с белыми цветочками, похожим на зонтик, которое, как мы с Джорданой решили, было бы идеальным местом, чтобы отравиться капсулой с цианидом. Кладу под дерево цветок. Там стоит скамья. На табличке написано:

В память о долгой дружбе

Артура Моури и Мела Брейса.

Помню, мы сидели на этой скамейке и шутили, что Артур и Мел были гомиками. А потом обнимались.

Как-то раз мы прятались в саду камней и поджигали всякие вещи, а потом увидели, как двое парней скрылись за кустом. Сначала мы подумали, что это круто, и мы стали свидетелями настоящей торговли наркотиками. Но они не вышли и через несколько минут, а звук из-за кустов был похож на удары мячика о ракетку для сквоша.

Единственный путь из нашего укрытия пролегал прямо мимо них, поэтому мы сидели в полной тишине, пока они не кончили. Это длилось четыре минуты тридцать секунд. Первый парень вышел из кустов, сунув руки в карманы. Второй подождал секунд двадцать и появился, весь сияя, будто то был лучший день в его жизни.

Мимо шныряют мухи, пахнет листвой. Я сажусь на скамейку и роняю голову на руки. Размышляю, какой способ самоубийства наиболее интересен: прыжок без парашюта и приземление на башню Кремля; повешение в висячих садах Вавилона или харакири во время ежегодной инсценировки средневекового сражения в Синглтон-парке. Я взъерошиваю волосы, тру глаза. Мне хочется, чтобы прохожие знали, что я несчастен.

Думаю о том, что сейчас каникулы для подготовки к экзаменам, и в следующий раз я увижу Джордану только во время тестов. А после этого кто знает, куда она поступит. Она грозилась пойти в колледж Суонси на социологический. Мол, ее люди интересуют. А я, может, и не останусь в Дервен Фавр на последний год. Родители предложили пойти в Атлантик-колледж на международный бакалавриат.

Если бы Фред был еще жив, я мог бы подождать здесь пару дней и рано или поздно Джордана появилась бы. Мы могли бы поговорить на нейтральной территории.

Погружаюсь в свои мысли и начинаю фантазировать о некоем человеке — может, он собачник, может, мужчина, а может, женщина, — который заметил, что я выгляжу несчастным, сел рядом и стал рассказывать историю своей жизни. Эта история оказалась бы неправдоподобно ужасной. Например, он бы говорил о том, что кто-то из его родных умер. Прямо у него на глазах. Может, он видел, как умирает его сын-подросток или дочь. Или они ехали на машине, и его сын сидел на заднем сиденье. Он не пристегнулся, а родитель не проверил. Обычно он такие вещи не забывал, но в тот день опаздывал на йогу — не куда-нибудь, а именно на йогу — и потому ехал очень быстро. А спереди выскочила другая машина, и, хотя родитель был не виноват, он все равно знал, что ничего этого бы не случилось, если двигаться медленнее. Произошло сильное столкновение, но не настолько сильное — ремень бы спас. А поскольку на сыне не было ремня, он врезался головой прямо в пластиковый подголовник (у них был старый угловатый «вольво» с жесткими пластиковыми подголовниками). Ему расплющило нос, и он умер на заднем сиденье. Тем временем водитель другой машины вышел потирая ушибленную шею, пошатываясь, упал на траву у обочины, а рассказчик — отец или мать ребенка так и не мог выбраться. Его шея болела, она вся взмокла, лицо было прижато подушкой безопасности, и он повторял только одно: «Оливер?» О боже, сына зовут так же, как меня! «Оливер, с тобой все в порядке?»

Я сижу, уронив голову на руки, до тех пор пока небо не становится таким же черным, как мои мысли.

Пытаюсь сосредоточиться на чувстве голода. Представляю, как мой желудок пожирает сам себя. Откусываю кусочек кожи изнутри щеки. Я готов проглотить что угодно.

Думаю о Зоуи. О том, как сильно она изменилась к лучшему.

Где-то рядом раздается громкий лай. Поднимаю голову. Серая борзая злобно смотрит прямо на меня, натягивая поводок и сипло гавкая. Я могу заглянуть ей в рот и увидеть миндалины.

Собаку оттаскивают. Натянутый поводок исчезает за большим дубом. Собака упирается; на траве остаются следы ее когтей.

Я встаю и делаю несколько шагов — посмотреть, что там, за деревом. По лужайке идет девчонка; одна рука вытянута за спину и держит поводок. Собака лает и скачет, борясь с ошейником. Девчонка тянет поводок на себя, поворачиваясь, чтобы крепче стоять на ногах.

Уже смеркается, но я все равно вижу, что у нее каштановые волосы. Делаю шаг вперед. У нее каштановые волосы. И ошейник-рулетка.

Бросаюсь по траве ей навстречу.

— Джордана! — кричу я. — Джордана!

Наверное, уже темно, и я по ошибке принял кого-то за Джордану — девушку с такими же темными волосами и рулеткой. И когда она обернется, я увижу, что она совсем не похожа на Джордану. Она спросит, знает ли она меня, и я с потрясенным видом отвечу. «Нет, простите, вы меня не знаете; меня никто не знает».

Собака бежит рядом, тявкая мне вслед.

Девчонка не оборачивается. Она все еще держит руку за спиной, хотя поводок теперь висит свободно. На ее запястье следы расчесов и засохшая кровь. Я замираю. Пес тяжело дышит и смотрит на меня.

Она оборачивается. Я произношу очевидное:

— Джордана, это ты.

На ней черный свитер с красными полосками на рукавах и грязные штаны от спортивного костюма. В свободной руке она держит прозрачный пакетик с собачьим дерьмом. У нее сальные волосы.

Желудок пронизывает спазм. Я невольно морщусь. Джордана смотрит на меня — надеюсь, с сочувствием.

— Я хотел сказать кому-нибудь, что подумываю о самоубийстве, — объясняю я.

Она ничего не отвечает и нажимает кнопку на рулетке, чтобы скатать поводок. Шнур ползет в пластиковый футляр, как засасываемая в рот макаронина. По-прежнему глядя на меня, она подходит к борзой, садится на корточки и отстегивает поводок. Собака радостно отскакивает и убегает к пруду. Топот ее лап по траве напоминает мое сердцебиение.

— Ты в порядке? — спрашивает она.