Джо Данторн - Субмарина

Вытягиваю руку, в которой букет, и жду, пока он обернется. Я уже знаю, что собираюсь сказать.

Он с трудом сдерживает смех.

— Невероятно, — тихо произносит Аарон.

Он оборачивается и видит меня. Его глаза накрашены черной тушью. Тушь не потекла. На оборотной стороне футболки написано Therapy? ..

— Я пришел объяснить…

— Ш-ш-ш, — он прикладывает палец к губам, на цыпочках подходит ко мне, ступая по брезенту, и шепчет мне в ухо: — Все, что ты сейчас скажешь, ты должен произнести очень, очень тихо.

Наверное, пьеса уже заканчивается. Раздается барабанная дробь, подхватываемая множеством поющих голосов:

Взбунтовавшиеся евреи поют свой душещипательный гимн протеста.

Аарон снимает наушники. У него маленькие уши.

Я шепотом говорю:

— Мы с Зоуи учились в одной школе. — Решаю не упоминать, какое у нее было прозвище. — И я решил помочь ей, написав специальное руководство, но она перешла в другую школу, прежде чем я смог вручить его ей. А потом я явился сюда, потому что боялся, что она никогда не изменится, и она меня соблазнила. Это было нетрудно, поскольку я все еще не оправился после разрыва с бывшей подружкой.

Он накрывает ладонью мой рот. Стараюсь говорить еще тише.

— Я понял, что на самом деле она не хотела заняться сексом со мной, а лишь стремилась вызвать у тебя ревность и разозлить тебя. Вот каким человеком она стала. Мне очень жаль. Я не знал, что было у нее на уме. Возьми этот букет.

Аарон кладет руку мне на плечо.

— Я на минутку, — говорит он. Сняв с вешалки форму и винтовку, он исчезает за дверью.

Замечаю на столе несколько пустых винных бутылок, пакетики с шурупами и гайками и книгу «История африканских орнаментов». Над раковиной висит кусок фанеры; на ней белой краской нарисованы контуры различных инструментов: валик для краски, широкая кисть, ножовка.

Слышу крик Генса со сцены:

— Прекратите! Прекратите петь!

Музыка и пение замолкают.

Аарон возвращается с легкой улыбкой на лице. Один наушник прижат к уху, другой балансирует у виска. Он говорит очень тихо, почти беззвучно, одними губами:

— Оливер, не надо извиняться. Зоуи стерва. Не так ли, Зоуи? — Он вскидывает брови, ждет немного и кивает. — Зоуи не отрицает: она стерва. Просто использовала тебя.

— Я знаю, я понял. — Делаю шаг и кладу руку ему на плечо. — Она использовала меня, чтобы досадить тебе. Все было тщательно спланировано.

— Послушай, Оливер, вообще-то дело в том, что у нас с Зоуи слишком много свободного времени. Пока все остальные участвуют в сцене с оргией, мы болтаемся без дела. — Он понижает голос до шепота: — Мы с Зоуи поспорили, что она займется сексом во время спектакля. Думали, хоть какое-то развлечение.

Со сцены доносятся слова:

— И ты тоже, и ты, и ты! Все вы ходите в оперу, а там одни евреи!

— Но у нас не было секса, — цежу я сквозь зубы.

— Я в курсе — актриса из Зоуи никудышная.

Из наушников доносится ее звенящий смех. Аарон снова подносит руку к микрофону, прислушивается и говорит мне прямо в ухо:

— Оливер, ты извини, конечно, давай без обид. Можешь оставить цветы себе.

Из-за двери появляются две девчонки; они падают друг на друга, еле сдерживая смех. На них костюмы проституток. Заметив меня, они прекращают хихикать. Одна из них машет мне. Другая шепчет:

— Кто это?

— Оливер из Дервен Фавр, — отвечает Аарон.

Их рты складываются буквой «О».

— О боже, да Зоуи просто тварь, — говорит девчонка. Ее платье соскользнуло с правого плеча. Я вижу ее ключицы и верхние ребра.

Девчонки склоняются друг к другу.

Со сцены слышен диалог:

— Товарищи, дорогие товарищи. Провозглашаю Государство Новой Свободы. Мы освободились от этого кровопийцы.

— Ты не переживай, — утешает меня вторая девчонка. — Зоуи все равно еще девственница.

Они берут друг друга под руки и начинают улыбаться, следя за моей реакцией.

Аарон аккуратно толкает ручку пожарной двери; она распахивается на парковку за театром. На улице светло.

— Оливер, не хочешь выйти с черного хода, прежде чем все вернутся со сцены?

Со сцены доносится:

— Блестящий результат. Волшебно! Браво, джентльмены.

Утешаю себя тем, что меня обманули актеры.

Девчонки не сводят с меня глаз.

— В любом случае, ты мог бы найти девчонку получше, — говорит та, что с голым плечом. Они обе красивее Зоуи.

Мы слышим крик: «Заряжай оружие! Готовься!», — и щелчок взведенного курка.

Мне вдруг хочется вести себя по-детски. Крикнуть что-нибудь о нацистах и евреях. Что-то вроде «В газовую камеру их!». Но я не могу.

Мне хочется подурачиться. Устроить представление для этих деток. Беру пустую бутылку и заношу ее над головой.

Со сцены доносятся оглушительные пулеметные разряды. Жду, пока они замолкнут.

Они убивают их.

Я не разбиваю бутылку о стремянку: тогда она разлетится вдребезги, и звук отзовется в задних рядах. Не разбиваю ее и об раковину, чтобы воткнуть осколок себе в свободную руку. Вместо этого я бегу к пожарному выходу и следую по стрелкам одностороннего выезда с парковки. Я бегу до тех пор, пока не оказываюсь в центре стоянки и лишь тогда бросаю бутылку — на этикетке написано «Молоко любимой женщины. Сделано в Вормсе», — размозжив ее о мокрый асфальт.

По дороге домой через Синглтон-парк меня пробивает на слезу.

Я все еще сжимаю в руках поникший букет из белых цветов; краешки лепестков обтрепались. Решаю пройти по тропинке, по которой мы с Джорданой гуляли с Фредом, многострадальным псом. Вот только маршрут я описываю наоборот, против часовой стрелки, и, проходя мимо каждого памятного мне местечка, оставляю побитый белый цветок. Когда мне очень грустно, тянет на символизм.

Я воображаю, что Джордана идет мне навстречу той же тропинкой, но по часовой стрелке, а я кладу и кладу цветы, и вот наши ладони встречаются, когда мы оба оставляем цветок у ворот на входе в ботанический сад.

Погода ясная, и в парке много гуляющих: собачники, шестиугольник играющих во фрисби на самом солнцепеке, малец на велосипеде, который выглядит довольным собой, хотя стабилизаторы на его велике выбиваются из сил.

Поднимаюсь по тропинке в сад камней и оставляю цветок в узком каменном круге, где мы с Джорданой целовались.

Кладу цветок на развилку, где мы как-то поспорили о том, какой путь быстрее. Из-за поворота выбегает золотистый ретривер и неуклюже косолапит ко мне. Начинаю фантазировать о том, что хозяйкой окажется Джордана или хотя бы какая-нибудь очень красивая женщина. Жду. Из-за широких, изрезанных прожилками листьев какого-то тропического растения появляется хозяин; это мужчина. Ему около пятидесяти, и он лысый. Никогда прежде не видел его. Наверное, со стороны я выгляжу странно: стою на развилке с букетом в руках.