Вячеслав Букур - Тургенев, сын Ахматовой (сборник)

Выскочили и долго гонялись с воплями, всех разбудили, все палаты… А я лежала и боялась: вдруг родители приедут? Хотя была уверена, что не приедут, – очень заняты проблемами ругани друг с другом. Если бы какой-нибудь писатель жил рядом с ними, он бы – хоть сам Мопассан – ни за что не стал писать о маме с папой! О чем писать: как ругаются монтер со слесарем? Я мечтала, чтоб папа был другой – военный, капитан, а мама чтоб интеллигентная и на пианино чтоб играла… Но если приедут родители в лагерь, то будет полное разоблачение. Штирлиц, а вас я прошу остаться!

Мы в «бутылочку» играли не на поцелуи, а на откровенный ответ. Меня спросили: «Кто тебе нравится?», – и я ответила искренне: «Саша Березкин». Было такое мероприятие – прощальный костер, когда всю ночь не спали, как сейчас мы… Костер делали очень большим, об экологии тогда еще не имели понятия. Я мечтала… В общем, было соревнование, кто больше детей уместит на фанерке в один квадратный метр! Какой отряд победит? Мы там целый куст из детей вырастили – на одном квадратном метре. В три этажа: кто висел, кто на плечах у другого, некоторые на одной ноге стояли. Победили мы! Так Березкин меня буквально обнял в это время и сжимал изо всех сил, чтоб я не упала! Скульптуру бы можно такую изваять – «Дети, побеждающие в пионерлагере». Как Лаокоон. Чей он, Лаокоон, забыла… Мне показалось, что Саша не о победе думал, а обо мне. Он шепнул: «Сегодня на костре я тебе что-то скажу!» За победу нам дали право зажечь вечером прощальный костер. А я сначала стояла и мечтала, как Саша меня похищает из плена… когда он обнимал меня на фанерке. Он обещал мне сказать что-то важное. Но я никогда не узнала это важное! Потом, на истфаке, поняла, что остальным самозванцам было еще хуже, им в истории никогда не везло. Одного сожгли и пепел из пушки выпалили, других – на кол, кого-то обезглавили. Я думала: повезло! Пример счастливого самозванца – это я в лагере. Хотя сам страх быть раскрытой мучил и так измучил, что я была рада концу смены! Юта мука позади. Но я ошиблась. После обеда Саша собрал нас – элиту, – шесть человек. Мы так хорошо провели эту смену, надо это отметить, купить вина – сухого. А в этот день воспиталка, которая всегда ругалась так: «Дура, куда мяч унесла, не дай Бог такую жену моему Тимочке!», – вдруг про меня говорит: «Молодец, выиграла шахматный турнир – вот бы такую жену моему Тимочке». А пойдет за вином самая умная – Любаша! Так предложил Саша. Якобы мальчишкам не дают. И мы скинулись по рублю – нам родичи дали на конверты, чтоб мы письма писали.

За водокачкой мы эту бутылку «Рислинга» открыли – пробку расковыряли. И выпили по полстакана. Пять человек. Никакого приятного опьянения я не почувствовала. Им-то по четырнадцать, я не знаю, что они чувствовали, внешне они хорохорились. Я же через десять минут почувствовала, что отравилась: началась судорога, а потом рвота. Организм очищался, извергая остатки яда, а тот, который всосался, уже тычется, тычется в разные стороны, а выхода ему нет. Меня унесли в палату чуть ли не без сознания, во всяком случае, я сразу заснула. Юти часы закрыли все приятное времяпрепровождение в лагере! Кстати, пионерский галстук я тоже заблевала. Выглядела как бомж привокзальный, наверное… Все ушли на костер, а я спала в палате, иногда просыпалась, думала – лучше б мне было все время без подделки одиннадцать лет, и без всяких притязаний… Конечно, Березкина уже бы не было, он ведь был бы в другом, старшем, отряде, среди полубогов! Но зато бы я мучилась по-человечески: ревностью, желанием вырасти, стать умнее, сильнее… А так я чувствовала себя старушкой во французской богадельне, которая заканчивает свои дни в тусклости. Бальзака и Золя начиталась я. Ведь надо было копить ощущения на зиму, чтобы потом ими любоваться, как драгоценностями, доставая их из ящика памяти, и я копила-копила, шлифовала, а потом смешала все со рвотою. И примерно воспоминания получались такие потом: иду с Березкиным на речку ночью – ловить пескарей, – а через две недели у меня судороги и пьяная икота, и он же потом меня и несет… Прижимается ко мне во время борьбы за первое место на одном квадратном метре и тут же прижимает меня, когда несет, чтоб не выпала, а я обгажена собственной слизью. Тут вся зарождающаяся чувственность, как подкошенная, валится. Дома никогда не узнали об этой истории. Тут уж я постаралась, чтобы Штирлиц в очередной раз ускользнул от Броневого.

Потом, через много лет, когда я выросла, то поняла другое! Еще хорошо, что выпили не на костре мы, а то я могла бы потерять сознание и упасть в огонь…

Пришли из похода с цветами, грибами. И Таисия несколько раз повторила шутку Вандам Вандамыча:

– Грибы без разбору можно есть все… но только один раз!

После этого они упали в пятнадцатичасовой сон. В походе казалось: все время отдыхаешь! Спали по четыре часа, и то под нажимом Вандам Вандамыча и тети Любы. И мерещилось Таисии с Машей: придут домой – горы свернут.

А проснулись угрюмые, до предела уставшие, стали Зевса кормить, говоря осипшими голосами:

– Кушай, Зява, молочко-вкуснячко!

Мурке они тоже налили, но молча, и животное поняло, что есть разница между справедливостью и любовью. Мурка подошла и укусила Зевса за хвост. Маша схватила пластинку, начала ее гнуть, размягчив. Она все делала отшлифованными движениями, так что пламя газа словно выполняло работу подмастерья. Поверху пустила какой-то перепончатый гребень, вроде хребта дракона, в мягкую плоскость воткнула пучки мелких гвоздей. Потом все покрасила в грязно-серый цвет метели с белыми прожилками вихрей.

– Это сталинский лагерь, – сказала она маме. – Мы там не ночевали, нечистое место – надо будет его освятить.

– Видимо, ваше поколение уже не будет голосовать за коммунистов… хорошо!

Мама вся была в волнениях по поводу выборов президента, она хотела включить телевизор, но сели батарейки у пульта. Мама сначала их мыла с мылом и сушила на батарее – есть такой рецепт. Телевизор поработал минуту, и снова пульт отключился, нельзя программу переменить. Мама стучала батарейками друг о друга – тоже есть такой рецепт. Рецепт не помог, и мама села расписывать тарелку – портрет Ельцина запустить придумала, может, это будет ее вклад в демократию…

В тишине Маша решила пришить пуговицу к джинсам: в последний вечер у костра она так смеялась, что пуговица отлетела. И тут послышались звуки большого толковища людей и зверей, разворачивавшегося во дворе. Таисия выглянула в окно: люди стояли с радостно-нервозным видом, а собаки радостно общались друг с другом (это были все знакомые собаки – с Комсомольского проспекта, Таисия и Вероника с ними часто выгуливали раньше Мартика). Над всем этим сборищем витала тень мероприятия, рассыпая искры общения. Заряженные всем этим Маша и Таисия выбежали во двор. К ним победительно кинулся Мартик: «У нас радость, радость огромная!» Наташка подошла и спросила: