Пол Мюррей - Скиппи умирает

— Можно я уйду? — не выдерживает Лори.

Выйдя из комнаты, она бросается бежать — и как раз вовремя успевает добежать до ванной. Нагнувшись над унитазом, она слышит в голове голос сестры Бенедикты, которая говорит: “Хоть Господу под силу любые дела, даже Он не может сделать падшую женщину снова девственницей” , — она мысленно видит, как ее обступили монахини, они глазеют на ее огромный живот, качают головой и шепчут друг другу слово “шлюха”…

А мама не говорит вслух “шлюха”, но думает про себя, и папа ничего не говорит, только краснеет, а потом идет вниз в гимнастический зал и делает там отжимания три часа подряд, а женщина из телекомпании говорит: извините, мне очень жаль, но НИКАКИХ ШЛЮХ. А она вовсе не шлюха, ей просто хотелось понравиться ему, она не хотела, чтобы он считал ее фригидной или лесбиянкой! Живот у нее болит, каждая мышца как будто плачет, и она сама тоже плачет, слезы стекают по стенкам унитаза, будто детишки, скатывающиеся в бассейн, и даже когда ее перестало рвать, она все равно чувствует, что эти твари остались у нее внутри! Они все еще там! А где-то в отдалении звонит домофон, и она слышит, как мама переговаривается с кем-то, ни слова не разобрать, не разобрать, а потом мамин голос громко зовет ее: Лорелея!

Господи, кто это там? Лори смотрится в зеркало: она выглядит ужасно, глаза у нее красные, щеки тоже, волосы всклокоченные, всюду размазаны сопли… Лори! — снова зовет ее мать. Ах нет, неужели это продюсер? Точно, это Бог наказывает ее, хотя раз он наказывает ее таким способом, то, может быть, он все-таки избавит ее от беременности… Подожди секундочку, кричит она сквозь дверь, а потом трет себе лицо, так чтобы все подумали, что она просто мылась, а не плакала, сморкается, мажет губы блеском и спускается вниз.

Но это не продюсер и не женщина из модельного агентства. Нет — это какой-то невообразимо толстый мальчишка в форме Сибрукского колледжа. Ей это только померещилось — или он в самом деле очень злобно на нее смотрит? Холодным тоном, совсем как героиня “Фолкон-Крест” [29] Американский телесериал 1990-х годов. , она говорит: “Да?”

У меня есть для тебя сообщение, говорит толстяк, и в то же мгновение Лори чувствует, как ее сердце замирает, будто его обхватил руками призрак, еще до того, как мальчишка продолжает: от Скиппи. Лори глядит на маму, надеясь, что та скажет: извини, но мы сейчас обедаем. Но мама уже ушла обратно в столовую.

Давай поднимемся наверх, говорит она тихим голосом.

Некоторые толстяки, хоть и не отличаются красотой, все-таки выглядят привлекательными или симпатичными. Но этот парень не из таких толстяков. Поднимаясь по лестнице, он тяжело дышит. Ступеньки стонут под его ногами, а когда он наконец оказывается наверху, лоб у него весь в поту.

Она ведет его в свою спальню, и там он глазеет на все, как будто никогда в жизни не бывал в комнате у девчонки, да, скорее всего, так оно и есть. Ты был другом Дэниела? — спрашивает она, снимая резинку и распуская свои роскошные черные волосы. Я был его соседом по комнате в школьном общежитии, говорит он, рассматривая плакаты на стенах: лошадки, Бетани с ее парнем. Это ужасно, то, что с ним произошло, говорит она прочувствованным тоном. Он ничего на это не отвечает, только издает какой-то свист — будто пар вырывается из-под крышки скороварки. Внезапно ее опять начинает тошнить. Ей хочется, чтобы он поскорее ушел. Так что это за сообщение, которое ты хотел мне передать?

Он просил меня передать тебе, что любит тебя, говорит толстяк. Он произносит это ровным, ледяным тоном, совсем как учитель, который сообщает тебе, что из тебя никогда ничего не выйдет. Это было его последнее желание, добавляет толстяк.

Я знаю, отвечает Лори.

А теперь он мертв, говорит мальчишка.

Лори вспыхивает. Ей не хочется, чтобы у нее в комнате произносили это слово. Ей хочется прогнать его, но внутренний голос советует ей вести себя осторожно, дипломатично.

Толстяк будто врос в кресло и неподвижно сидит, уставясь в пол. Он излучает какой-то темный гнев.

Что-нибудь еще? — говорит она холодно, в точности таким тоном, каким ее мать разговаривает с продавцами в магазинах.

Мальчишка не отвечает. Он то сжимает, то разжимает свои толстые кулаки. А потом тихим, злым голосом говорит:

Это ты была на том видео.

Лори вздрагивает. Что? — спрашивает она.

Это ты там была, на крыше пончиковой. Ты с Карлом.

Я не понимаю, о чем ты говоришь, стальным голосом отвечает Лори.

Ты притворилась, будто любишь его, продолжает парень, чтобы потом вы с Карлом могли вот так подшутить над ним. А теперь он мертв.

ЕЙ НЕ НРАВИТСЯ, КОГДА ПРОИЗНОСЯТ ЭТО СЛОВО, ей не нравится это, и она в ту же секунду понимает, что Карл где-то там, рядом с домом, и ей стоит лишь крикнуть — и этот толстяк тут же узнает, что значит быть мертвым. Но вместо этого она говорит: я вообще не понимаю, о чем ты.

Но тут толстяк взрывается, его круглое, как блин, лицо искажается, превращаясь в ужасную маску ненависти, и он кричит: ты обманывала его! Ты целовала его, ты делала вид, будто любишь его, а сама просто его использовала!

Это неправда! Лори чувствует, что вся дрожит, наверно, она вошла в резонанс с толстяком, который тоже трясется, будто желе, приготовленное из взрывчатки, а лицо его напоминает огромную раздувшуюся ягоду смородины. Но потом он вдруг неожиданно успокаивается. Он смотрит ей прямо в глаза и шепотом говорит: ты злая. Ты притворяешься, будто любишь людей, для того чтобы подчинять их себе. А на самом деле ты никого не любишь, кроме себя самой.

Лори хочется снова выкрикнуть: это неправда! — но она не может, потому что задумывается, а вдруг это правда, и на миг ее захлестывает волной чувство вины. Но внутри нее поднимается уже другая волна, встречная волна злости — злости на Дэниела за то, что он так мучает ее, за то, что заставляет ее испытывать такие чувства, за то, что придавил ее своей смертью и заставил повсюду таскать на себе эту тяжесть, хотя она почти и не знала его! Она ведь почти не знала его! И вот она кричит на толстяка, который явился к ней домой, чтобы мучить ее: Дэниел почти не знал меня! Я видела его всего три раза в жизни! Я не просила его писать на полу мое имя! Я вообще ни о чем его не просила! От нее во все стороны отлетают искры; ее уже тошнит от парней и от всего, чего они хотят от нее, бесконечно, бесконечно хотят, и дергают ее, и тянут… Он меня не знал, и я его не знала. Я ничего не знала о его жизни, я не знала, что его мать больна…

Толстая жаба удивленно расширяет глаза. Его мать? — переспрашивает он.

А разве ты этого не знал? Лори рассказал об этом отец, он узнал это от своего приятеля, директора Сибрука. Но, похоже, это новость для жирной жабы. Она умирает, говорит Лори, как ты мог об этом не знать? Ты же утверждаешь, что был его другом?