Пол Мюррей - Скиппи умирает

— Они меня уже удивили, — бросает Говард, а потом добавляет: — Мне просто кажется, Джим, что это оставит их совершенно равнодушными. Честно говоря, я вообще не понимаю, что способно их увлечь. Ну разве что шанс попасть на телеэкраны?

— Что ж, вы ведь именно этому и должны их учить — не быть равнодушными, — говорит Слэттери. — В этом-то и состоит наша задача.

Говард ничего на это не отвечает — лишь дивится про себя, как это старику удается до сих пор оставаться сентиментальным. Неужели он просто не видит этих мальчишек? Неужели он не слышит, о чем они говорят?

Он уносит с собой книжки Слэттери; дома он кладет фотографию Моллоя в книгу о военной истории рядом с групповым снимком, помещенным в одном из старых школьных ежегодников, которые он просматривал в поисках материала для доклада на концерте. Вот он, улыбающийся, в центральном ряду, с набриолиненными волосами, и это тот же самый человек, что появляется среди портретов “Приятелей”, как будто он просто перепрыгнул из одной книжки в другую, приготовившись атаковать турецкие окопы на Шоколадной горе, в точности как он атаковал Порт-Квентин на Лэнсдаун-роуд. Разве он мог знать о том, что ждет его впереди? Катастрофическое поражение, бессмысленное забвение, вычеркивание из истории… Разве это достойная участь для сибрукского выпускника?

Размышляя об этом, он вдруг возвращается мыслями к Джастеру, к пустому стулу посреди класса — будто из мозаики выпал камешек. Он снова всматривается в фотографию в книжке. Ему только кажется или здесь действительно просматривается фамильное сходство — между Моллоем и его правнуком? За несколько поколений плотно сжатый рот стал более неуверенным, скрытным, голубые глаза сделались оцепенелыми, как будто сами гены так и не оправились от разгрома в заливе Сувла и его последствий, словно какая-то мельчайшая, но тем не менее существенная часть затерялась в водовороте времени. И все-таки возникает ощущение, что Дэниел Джастер — или тот человек, которым он мог бы стать, — присутствует здесь, смотрит из этого солдатского лица, будто отражение в стекле; и в свой черед, глядя ему в глаза здесь, у себя в гостиной, при свете свечей, Говард вдруг чувствует, как встают дыбом волоски у него на руках и шее. Форма висит на вешалке; а на Говарда, сидящего в одиночестве при свечах, накатывает любопытное ощущение — он будто сам оказался звеном какой-то таинственной цепи.

Может быть, Слэттери все-таки прав, вот о чем он думает. Может быть, ребятам именно это и требуется, чтобы пробудиться; может быть, это и правда поможет вернуть Дэниела в класс, заставить их всех увидеть его. Два призрака, ненадолго избавленных от забвения, попытка хоть что-то исправить, шанс искупить вину.

На следующее утро он приходит на работу пораньше, чтобы воспользоваться копиром; он сравнивает разные фотоснимки довоенных регбийных команд, когда в учительскую входит Автоматор. Быстро подойдя к креслу, в котором Том читает спортивный раздел в “Айриш-Таймс”, он говорит:

— Можно вас на два слова?

Том рассеянно поднимает глаза:

— Конечно, Грег. Хотите, чтобы я вышел?.. — Он жестом показывает на дверь.

— Ну, я надеюсь, вы не будете возражать, если я поделюсь этой новостью и с остальными, — отвечает Автоматор, вынимая из кармана пиджака конверт, украшенный геральдической символикой ордена Святого Духа.

Это письмо из штаб-квартиры Конгрегации в Риме; Автоматор зачитывает его вслух, извещая слушателей о том, что Тома направляют преподавателем в школу Непорочного зачатия Девы Марии на Маврикии. Том издает победный возглас; Автоматор, посмеиваясь, похлопывает его по спине.

До Говарда не сразу доходит, что сцена, которую он наблюдает, разыграна исключительно ради присутствующих здесь зрителей. Он поражен тем, насколько непринужденно они держатся: Том весь раскраснелся, на глазах у него слезы, а Автоматор по-отечески держит руку у него на плече, и в выражениях их лиц невозможно подметить ни следа притворства или расчета. Такое впечатление, что для них самих ложь уже вытеснила правду и вот теперь, пока он наблюдает за ними, эта ложь еще больше кристаллизуется, вписывается в реальность при помощи ничего не подозревающих коллег, которые уже выстроились в очередь, чтобы пожать Тому руку.

— Итак, вы нас бросаете…

— Да, это решение далось мне нелегко, но…

— Да я бы сказал, оно вас просто убило. Подумать только — на Маврикий!

— Зато вам не придется мириться со всем этим дерьмом. — “Рикки” Росс, учитель экономики, весело машет рукой в сторону окна, поясняя, что он говорит об унылой ирландской погоде.

— Это верно, хотя там, конечно же, свои проблемы…

— А как же мы? Как же Сибрук будет без вас обходиться?

— А как же “Паром”? Им придется совсем закрыться!

— А мы даже не подозревали, что вы хотите уйти от нас. — Мисс Берчелл и мисс Максорли и вправду ошеломлены. — Вы ничего нам не говорили, отважный вы человек!

— Ну да, все это произошло несколько неожиданно. Грег сообщил мне об этой вакансии, и я решился. Душой я, конечно же, остаюсь с Сибруком, но понимаете…

— Вы будете там преподавателем или тренером? — спрашивает Пэт Фаррелл.

— Буду немножко преподавать — наверно, английский, или к чему меня там еще подпустят. Но в основном буду тренировать команду регбистов. У них там очень приличная команда собралась — ее ведь отец Макгоуран сколотил, верно, Грег?

— Верно, Том. Отец Майк очень энергично ведет там дела, приводит школу, что называется, в должную форму. Но он же не может тянуть все на себе. И, видит бог, он не может пинать регбийный мяч даже под угрозой смерти!

Все смеются. А потом О’Далайг деликатно осведомляется:

— Так значит, возвращаетесь на площадку для регби?

— Ну, в каком-то смысле.

— Сколько же воды утекло с тех пор!

— Пора, — отвечает Том и улыбается своей обезоруживающей, чуть кривоватой улыбкой. — В конце концов, приходится смотреть в глаза прошлому, разве не так?

— Так, так.

Этот настрой приходится очень по душе всем поздравляющим. Говарду кажется, что сейчас у него взорвется голова: он идет к двери, но завязает в толпе и вдруг, сам того не желая, поворачивается и идет к Тому. Вблизи тренер кажется выше, он весь какой-то мужественный, полный жизни, как будто его поврежденный позвоночник чудесным образом исцелился; его безгрешный взгляд спокойно останавливается на Говарде, который, по контрасту, ощущает себя привидением и, пожимая Тому руку, почти слышит, как гремят его собственные кости.

— Поздравляю, — произносит он машинально.

— Спасибо, Говард. Спасибо.

В самый момент этого прочувствованного, мужественного рукопожатия Говард чувствует внезапный приступ тошноты. Он поспешно убегает в уборную, и там его рвет чаем.