Леонид Пантелеев - Верую…

А тут же очень громкие и очень многообещающие слова:

«С другой стороны, положение 52-й статьи Конституции СССР предусматривает защиту прав личности. Верующие и неверующие в СССР равны перед законом; недопустимо, в частности, ущемление прав верующих, третирование и оскорбление их религиозных чувств. Наше законодательство карает в уголовном порядке любую дискриминацию верующих».

Прекрасно! Однако, очень хотелось бы знать, встречал ли, видел ли кто-нибудь в советской тюрьме, домзаке, исправдоме, лагере — заключенного, осужденного по этой статье УК, то есть по обвинению в дискриминации верующих?!

Но, может быть, теперь увидим?

Интересные сведения обнаружил я в ответе на вопрос: «Как удовлетворяются религиозные потребности верующих в нашей стране?»

Оказывается, в настоящее время на территории СССР насчитывается около 20 тысяч религиозных обществ, представляющих «свыше 40 различных религий и вероисповедных направлений».

Сорок религий и вероисповедных направлений! При всем желании, при максимальном напряжении памяти я не мог вспомнить и насчитать больше десяти…

И под конец В. Г. Фуров напоминает:

«Советские законы считают уголовно наказуемым деянием отказ гражданам в приеме на работу или в учебное заведение, увольнение с работы или исключение из учебного заведения, лишение граждан установленных Законом льгот и преимуществ, а равно иные существенные ограничения прав граждан в зависимости от их отношения к религии».

И еще раз скажу — прекрасно! Ах, если бы это воистину было так и было бы всерьез и надолго. Но почему существенные ограничения? А несущественные? Может быть, это обмолвка, случайно затесавшееся слово?

Но есть в этом интервью и совсем уж туманные и многосмысленные формулировки, заставляющие вспомнить о дышле, которое куда повернешь, туда и вышло… Например:

«Отправление религиозных культов не должно сопровождаться какими-либо антиобщественными проявлениями. Таково и требование статьи 39, которая подчеркивает, что использование гражданами прав и свобод (в том числе, конечно, и права на свободу совести) не должно наносить ущерба интересам общества и государства, правам других граждан».

— Что это значит?

Отказ от военной службы по религиозным мотивам — наносит ущерб интересам государства? Наносит, разумеется. Благовест мешает трудящимся работать (бывали и такие «мотивировки»). Любому «отправлению» я берусь подобрать (а те, кому положено, и тем более подберут) какое-нибудь свойство, наносящее ущерб. От копеечной свечи Москва сгорела (запретить продажу и употребление свечек).

Недавно, на всенощной в день предпразднества Рождества Пресвятой Богородицы (или на всенощной перед Воздвиженьем), когда положен по церковным правилам крестный ход, настоятель Князь-Владимирского собора вышел на амвон и невнятной скороговоркой сказал что-то о том, что «в нашем городе много воды, погода не благоприятствует», поэтому, мол, крестный ход состоится внутри храма. «Просьба ко всем молящимся оставаться на своих местах». Греха на душу не возьму, но боюсь, что не сам он решил, а посоветовали, порекомендовали где-то отцу настоятелю сослаться на дождь и на высокую воду. Как рекомендуют у нас приглашенному на какой-нибудь заграничный симпозиум ученому сослаться на скверное здоровье или занятость.

Нет, нет, никто не вмешивается, государство никогда и никуда не вмешивается. Это только совет, ни к чему не обязывающий и самый благожелательный совет.

Впрочем, о таких вещах, о практических взаимоотношениях государства и церкви, мне писать не следует. Ведь я могу судить об этих отношениях лишь на основании виденного и слышанного — очень издали, как рядовой прихожанин.

Может быть, отец настоятель и сам побоялся высокой воды, всякое бывает, но очень уж стыдливой скороговоркой и с каким-то затаенным вздохом он об этом сообщил своей пастве.

Давно ли я писал о скоропостижной кончине митрополита Никодима на аудиенции у папы Иоанна Павла I… А вот уже и самого Иоанна Павла нет. Всего 33 дня носил папскую тиару этот шестидесятитрехлетний веселый и, кажется, умный и добрый человек, сын рабочего, социалиста… Умер он от той же болезни, что и владыка Никодим, — от инфаркта миокарда.

Не знаю, по какой ассоциации, может быть по географической близости к Италии, опять вспомнилась мне Женева! Вообще этот город, где мы пробыли, кажется, всего три дня, оставил в моей памяти много ярких воспоминаний. Куда больше, чем, скажем, Токио или Берлин. Хотя и там, конечно, было немало яркого.

Двадцать первого сентября мы были с женой в Воздвиженской церкви, а на другой день вечером к нам, советским писателям, пришла в гости, с подарками, сувенирами, группа русских эмигрантов, представителей женевского отделения Общества советско-швейцарской дружбы. Все немолодые женщины и среди них один — тоже немолодой, но еще крепкий, бритоголовый, небрежно одетый и сильно навеселе… Нет, не то слово. Ничего веселого в этом человеке не было. Скучное, тяжелое, свинцовое и привычное опьянение. Инженер-гидроэнергетик Н. П. Бирюков, сын того самого Павла Ивановича Бирюкова, друга, помощника и биографа Толстого. Принес и показал нам старую любительскую фотографию: седобородый старец Толстой и П. И. Бирюков, а между ними маленький мальчик в матросской рубашечке — Коля Бирюков.

Сейчас этот, похожий чем-то на Шкловского, мальчик сидел рядом с нами в номере гостиницы «Паскаль», мало говорил и плохо слушал других, нервно потирал свою круглую серебрящуюся голову и с невеселой усмешкой смотрел своими налитыми кровью глазами куда-то в угол… И, помню, ужасно жалко мне стало этого человека. Не сразу даже я и понял, в чем дело, за что жалею. А потом понял. Не знаю, женат или нет этот человек, есть ли у него семья, дети, но знаю, что ужасно он одинок. Родившийся в России и выросший за границей, он не чувствует себя ни настоящим русским, ни настоящим европейцем. Сын толстовца, воспитанный в отрицании церкви, он не найдет утешения и на том островке, под золотыми луковками куполов, в церкви Воздвиженья креста Господня. Что же ему остается? Общество советско-швейцарской дружбы? Но это же еще скучнее, чем толстовские сборища. Там хоть что-то духовное было, а тут — только напоминание о родине, отраженный свет ее — газеты, книги, разговоры на русском языке… Вот он с какой-то поры и зачастил в тот подвальчик или полуподвальчик, где подают в запотевших графинах шустовскую рябиновку или «Смирновскую» водку, а при желании и настоящую московскую «Столичную»… Сидит там где-нибудь в углу и не спеша, невесело, глухо наливается этой горькой русской водкой. Один, конечно. Швейцарцы, как я уже заметил, не пьют. Во всяком случае, на людях.