Генри Олди - Черный Баламут. Трилогия

- Дядя Дрона! Дядя Дрона!

Скользким угрем прошмыгнув на четвереньках между ногами собравшихся, Арджуна вцепился в подол одеяния Брахмана-из-Лдрца. Дергая мочальную ткань, он изо всех сил старался перекричать взрослых и собственных братьев, которые приняли самое живое участие в столпотворении, мальчишка из кожи вон лез, и сын Жаворонка наконец обратил на него внимание.

- Дядя Дрона! А ты… ты будешь меня учить?!

- Конечно, буду, маленький герой! Слышал, что сказал твой прадедушка Грозный? - Слышал! Я слышал! Только ты это… я буду самым лучшим, только ты… ты люби меня больше всех, вот!

- Люби меня больше всех… - беззвучно повторили сухие губы Дроны.

Бронзовое зеркало отразило тайный призыв. Произнесенный единственно верным образом. Нянька еще раз проморгалась: ей почудилось, что живой Опекун Мира с рельефа тихо смеется, глядя на окаменевшего Брахмана-из-Ларца.

А Дрона чувствовал, как его глаза светлеют, светлеют навсегда, и в них отражается хлопковолосый мальчишка, крохотный герой, святой символ дома, счастья, покоя…

Мальчик с лицом юного Громовержца.

Серебряный Арджуна.

Тот, ради которого Дрона пойдет на все.

- Да, малыш. - Сын Жаворонка подхватил ребенка на руки, и Арджуна зашелся блаженным визгом. - Я буду… я буду любить тебя больше всех! Клянусь раковиной Опекуна, буду! И ты станешь самым лучшим! Станешь! Клянусь!

- Я самый лучший! - Лицо четырехлетнего царевича запрокинулось к небу, и казалось, Лучистый Сурья на миг замедлил бег своей колесницы, вслушиваясь в звонкий крик:

- Я самый лучший! Самый!..

Облачко набежало на лик светила, клочьями вуали оседая на диадеме Сурьи, и тень легла на Брахмана-из-Ларца с малышом на руках.

Холодная тень.

А Вишну с каменной стелы все смеялся, по-хозяйски обнимая бессловесное Счастье…

- Вон твой жених, - сказал Крипа сестре, которую только что выпустили с женской половины дворца, где содержали под домашним арестом.

Он отер мокрый лоб и добавил:

- Хвала богам, все обошлось наилучшим образом…

Крипи шагнула вперед, став рядом с братом, и всмотрелась пристальнее.

Она была немолода и некрасива. Назвать ее уродливой или старой язык не поворачивался, но они были близнецы, Крипа и Крипи, и этим все сказано. Низкорослая, узкобедрая, широкоплечая, с сухими руками, перевитыми узлами мышц, с плоской грудью и резкими чертами лица - тридцатипятилетняя Крипи и впрямь походила на мужчину.

Даже двигалась по-мужски: враскачку, размахивая при ходьбе руками, кожа на которых загрубела от ударов тетивы.

Весь дворцовый антахпур был счастлив, когда от них забрали это бешеное создание.

Особенно радовались охранники: все время они до одури боялись, что Крипи озвереет от скуки и кинется на прорыв, а у охранников семьи, у охранников дети, и оставлять их сиротами…

- Вон твой жених, - повторил Крипа, и сестра приложила ко лбу ладонь, всматриваясь из-под мозолистого козырька.

- Этот старик? - спросила она.

- Какой старик?

- В мочале. Ну, тот, сероглазый…

- С каких это пор он сероглазый?! - возмутился Крипа. - Ослепла?! Черные у него глаза, черные как смоль! И вовсе он не старик! Наш с тобой ровесник… даже месяца на четыре моложе.

Сестра не ответила.

Как раз сейчас седой брахман с морщинистым лицом повернул голову, и его серые, с каким-то стальным отливом, внимательные глаза остановились на женщине.

И Крипи задохнулась - Дрона смотрел на нее так, словно сотню раз видел ее во сне, лишь сейчас сумев встретить наяву.

Поставив счастливого Арджуну на землю и не обращая совершенно никакого внимания на окруживших его людей, сын Жаворонка пошел к своей невесте - Крипи смотрела, как он идет, и седина или морщины с этого момента были не значительней снежинки под солнцем.

Даже проведи она тысячу лет в воинских упражнениях, которые до сего дня составляли смысл ее жизни, никогда, ни при каких обстоятельствах Крипи не научиться двигаться так, как двигался маленький брахман.

Брахман-из-Ларца.

Свой.

"Как же, интересно, он тогда идет к врагу?" - успела подумать женщина, прежде чем Дрона подошел к ней.

…Опекун Мира в последний раз одобрительно кивнул и окаменел.

До Великой Бойни оставалось ровно полвека. Как же слепы были мы все, включая Вишну!..

…А на девятый день добрались мы до панчальской столицы. Как ее там?.. Карам… Кампан… Кампилья, вот! Идем, бхуты-бхараты, подошвами стучим, барабаны бьют - дун-дубх, дун-дубх, дуна-дуна-дуна-дубх! Слоны орут так, словно там, за стенами, слоних целое стадо и все поголовно в течке! А флагов кругом, флагов - любо-дорого смотреть! Вот пусть панчалы и посмотрят, пусть забоятся, затрусят поджилочками - сам Грозный с нами, на златой колеснице, так что нипочем им не выстоять!

Пускай лучше сразу сдаются.

Хотя нет, подумал еще, сразу не надо! А то обрыдло уже, бхуты-бхараты, тупыми копьями друг дружку тыкать да чучела соломенные стрелами дырявить. На восточных сухмов и пундров-то когда еще ходили?!

А на "Десять Крепостей" с Митхилой - и того раньше! Пора повоевать всласть, душу воинскую потешить! Кшатрии мы или не кшатрии?! Ну, не совсем, конечно, кшатрии, мой батя вообще плотничал, но тем не более…

Короче, подступили мы к городу. К Кампу… Кампилье ихней. Обложили строгим матом, со всех сторон, мышь не просклизнет. Речушка там еще мелкая такая была, Господня Колесница называется. Тьфу, ну и имечко! Всей речушки - жабе по колено! Эти панчалы, уж точно, назовут - как в лужу задом! Тоже мне, Господня Колесница!

Переправились - даже не заметили.

Ну, стали под стенами. Стоим. Преем. А дело к вечеру. Лагерь разбили, понятное дело, стражу выставили - мало ли чего эти уроды-панчалы удумают! - костры жгем, мясцо трофейное жарим, песни горланим. "Кедр зеленый, кедр кудрявый, раскудрявый кедр резной, мы с подружкой со смуглянкой да под кедром, под сосной!" Хорошо! Душа вприсядку пляшет! Завтра врага бить будем в хвост и в гриву - только об том и разговоров: как мы их побьем, в какой хвост, в какую гриву, и какую добычу в городе заберем.