Ирвин Шоу - Допустимые потери

Он должен был предупредить Антуанетту, приводя ее домой, что Фитцджеральд преклоняется перед ирландскими поэтами. Сделай он это, Антуанетта была бы избавлена от выговора, Фитцджеральд заинтересовался бы ею с самого начала, что избавило бы всех троих от многих неприятностей.

Больше всего в поэзии Фитцджеральд преклонялся перед Вильямом Балтером Йетсом, и когда они в составе конвоя пересекали Атлантику, он, стоя на носу «Либерти», медленно разрезавшего волны, произносил торжественные поэтические строки. Он читал «Плавание в Византию», словно специально обращаясь к ночи, когда казалось, что опасность им больше не угрожает и море было спокойным. Деймон слышал эти строки так часто, что даже сейчас, сидя в баре на Шестой авеню, мог произносить их с ирландским акцентом Фитцджеральда.

Деймон неслышно шептал их, так как не хотел, чтобы другие посетители бара решили, что он сошел с ума, разговаривая вслух.

Фитцджеральд всхлипывал, дойдя до конца первой строфы, и Деймон, вспоминая эти минуты, чувствовал слезы на своих глазах.

Казалось, что Фитцджеральд знал всего Шекспира наизусть, и в ночи полнолуния, когда вытянувшийся в линию конвой представлял собой прекрасную цель для волчьих стай подлодок, он с вызывающей смелостью читал монолог Гамлета при первом появлении Фортинбраса:

И как-то ночью, сразу же после этого монолога, судно из их конвоя было торпедировано. Корабль разломился, взорвавшись, и они в немом отчаянии наблюдали пламя и огромный столб освещенного дыма, когда судно погибало. В первый раз они увидели гибель корабля из их конвоя, и Фитцджеральд, помрачнев, сказал тихим голосом:

— Друг мой, все мы не более чем яичная скорлупа, и сегодня вечером будь прокляты все мысли о морских пучинах.

Затем, поняв, что цитирует из «Бури», он иронически продолжил:

Затем, помолчав мгновение, Фитцджеральд сказал:

— Шекспир — это слово на все времена. А я никогда не буду играть Гамлета. А, ладно, я иду вниз. Если в нас попадет торпеда, можешь меня не беспокоить.

Им повезло, торпеда в них не попала, и они вернулись в Нью-Йорк, полные молодости, веселья и жадности к работе, для которой были рождены, как охарактеризовал их мистер Грей. Именно тогда они решили вместе снимать квартиру. Они нашли ее около Гудзона, в районе, улицы которого принадлежали в основном торговцам подержанными автомобилями и старьевщикам. Им досталась запущенная полуразвалившаяся квартира, которую они заставили странными остатками того, что когда-то было мебелью, заклеили стены театральными плакатами и заставили книгами, которые девушки, время от времени бывавшие тут, тщетно старались привести в порядок.

Как и Деймон, он женился перед войной, но получил от своей жены письмо, в котором она признавалась, что любит другого человека, за которого хочет выйти замуж.

— Развод прошел холодно и спокойно, — сказал он. — Законные узы распались в Рено, как раз когда я был около Гренландии в Северной Атлантике.

Он поклялся, что больше не женится, и когда одна женщина, которая провела три месяца в их квартире, откровенно дала ему понять, что хотела бы выйти за него замуж, он в присутствии Деймона процитировал ей издевательский монолог из пьесы, которую репетировал: «Я был обманут женщинами, обжулен женщинами, отвергнут женщинами, лишен семьи женщинами, осмеян женщинами, брошен ниц, распростерт и предан женщинами. Нужен Шекспир, чтобы описать мои отношения с женщинами. Я был как мавр выброшен за борт, как датчанин подвергнут презрению, как Лира меня свели с ума, как Фальстафа обманули и как Меркуцио продырявили, только дыра была и вдвое глубже, и в пять раз шире церковных врат, — и все это сделали женщины».

Затем он благоговейно приложился ко лбу девушки.

— Имеете ли вы теперь хоть слабое представление о том, как я отношусь к предмету разговора?

Как и следовало ожидать, девушка рассмеялась и больше к этому предмету не возвращалась. Время от времени, посещая их жилище, она приводила с собой стайку покладистых подружек.

Чтобы не нарушить дружбу, Деймон и Фитцджеральд заключили неписаное соглашение, что каждый из них будет держать руки подальше от девушки, которую другой привел в дом, и соглашение действовало даже во время самых разгульных вечеринок. Скоро Антуанетта стала частью их жизни, ибо три-четыре раза в неделю оставалась на ночь у Деймона и даже пыталась готовить для них еду во время тех нередких промежутков, когда Фитцджеральд избавлялся от очередной кухарки.

В тишине полуденного нью-йоркского бара, освободившись от воспоминаний о подлодках, но готовый стать жертвой других опасностей, Деймон заказал еще порцию спиртного.

— На этот раз дайте двойной, — попросил он бармена.

Хотя он ничего не ел с самого утра и пил на пустой желудок, виски не оказало на него воздействия. Он был сумрачен и печален, вспоминая то, что бесследно прошло, их буйные годы и все то плохое, что связано с Фитцджеральдом.

Деймон чувствовал, что произошло нечто плохое, когда после работы вернулся в их общую квартиру. Стоял холодный зимний вечер. Идя пешком от конторы мистера Грея, он промерз до костей и торопился к выпивке и к теплу огня, который, как он надеялся, Фитцджеральд уже разжег.