Дженнифер Кауфман - Любовница Фрейда

— Я не собираюсь привлекать мужчин.

— Если хочешь собственных детей, то нельзя так беспечно год за годом избегать мужчин. Помнишь нашу соседку — бедную фройляйн Хеслер? Так ее все и называли. Не помню никого, кто бы не прибавил к ее имени слово «бедная», не смущаясь даже ее присутствием. А тебе почти двадцать семь…

— Двадцать девять.

— Двадцать девять! Как время-то летит! — воскликнула Эммелина, вытирая последнюю тарелку и протягивая ее дочери. — Давай завтра сходим к раву Зелигу. Он всегда дает хорошие советы. Давно знает нашу семью. Потом мы можем повязать. Я покажу тебе мою новую пряжу. Тебе нужно снова заняться вязанием.

— Доброй ночи, мама.

Минна поднялась по ступенькам, думая о том, что она еще и суток не пробыла дома, но уже хочет сбежать. Все возвращается. Тоска по отчему дому… Недуг, которым она никогда не страдала. Жить здесь — все равно что быть похороненной заживо. Она не станет терять времени и немедленно начнет искать работу. Минна распаковала саквояж, наполнила ванну горячей водой и погрузилась в нее. Ортодоксальный еврейский закон запрещал купание в субботу, но мать редко применяла его к дочерям. И слава богу, потому что Минне было необходимо подобное терапевтическое утешение этой ночью. Позднее, когда она лежала в кровати и читала, раздался тихий стук в дверь.

— Я принесла тебе воды, — сказала Эммелина, ставя кувшин с отбитым носиком рядом с кроватью.

— Спасибо, — кивнула Минна, забыв обиду.

В конце концов, мать старалась как могла. Минна слышала, как мать с трудом спускается по ступеням, закрывает входную дверь, затем поднимается в спальню, расположенную напротив ее собственной. «Мне двадцать девять лет. И мать могла бы не напоминать мне об этом», — думала Минна, осматривая спальню. Все выглядело как и раньше, только обветшало. Обои с цветами пожелтели и истрепались по углам, царапины проступили на ящиках комода, половина ручек отвалилась. Не об этом она мечтала ребенком. Но, опять же, Минна никогда не мечтала о домашнем уюте, так пленявшем других девушек. Она уже знала, что материнство — не ее удел.

Минна повернулась на бок и попыталась уснуть, но не смогла остановить внезапно нахлынувшие угрызения совести. Какая-то незнакомка лежала в объятиях этого мужчины. Это была не она. Сложно стереть воспоминания, но надо постараться. Она не позволит им повлиять на ее будущее. До сих пор Минна вела жизнь порядочного человека. Она найдет работу в другом городе и построит себе жизнь, в которой больше никогда не случится ничего примечательного. Минна перевернулась на другой бок и натянула одеяло до подбородка. Потом она услышала шуршание на улице и вспомнила, что черный ход не закрыт. Опоссум? Крыса?

— Черт побери! — воскликнула Минна, отбросила одеяло, поспешила вниз и накинула засов.

Снова вползая под одеяло, она подумала: «Вспоминает ли он обо мне сейчас?»

Утром, пораньше выскользнув из дому, Минна отправилась в кафе на окраине города. Ледяные порывы, бушевавшие вчера вечером, наконец унялись немного, но ветер по-прежнему был силен. Он гнал вороха мусора вдоль обочин и срывал с головы шляпку. Минна сначала собиралась поискать работу по объявлениям в местной газете, но, оглядывая пустынный пейзаж и угрюмые домишки, решила, что необходимо расширить географию поисков. Все здесь оставляло горькое послевкусие заброшенности.

В кафе она схватила газету при входе и села за дальний столик. Порывшись в кармане в поисках мелочи, выудила какую-то бумажку. Что это? Минна сразу же узнала почерк: «Четверг, 2 февраля, 4 часа. Гостиница «Фир Ярешайтен», Гамбург».

«Уже послезавтра! Невозможно», — подумала Минна, хотела выбросить записку в мусор и притвориться, будто она не получала ее. Именно так она должна была поступить. Но вместо этого Минна сложила записку, засунула обратно в карман и попыталась сосредоточиться на своих дневных планах. «Позже решу, как поступить, — сказала она себе. — Будем считать, что это непомерный счет, который ты не в состоянии оплатить». Но записка Зигмунда отягощала ее тело, будто в кармане лежал кирпич. Где он умудрился подложить ее? Почему не сообщил, что намеревается приехать в Гамбург? Наверное, у него конференция, хотя время какое-то подозрительное.

Минна заказала кофе и, подперев руками подбородок, попыталась вчитаться в объявления, обводя карандашом подходящие. Вина — это упражнение в потакании собственным слабостям. Как сказал бы Зигмунд: «Ты сама выбираешь, чувствовать себя виноватой или нет». Бессмыслица. Вину не выбирают. Никто добровольно не захочет испытывать чувство, будто всю твою жизнь затягивает в трясину страстной тоски и боли. И все ее существо трепетало, осознавая опасность новой встречи с ним… но вскоре она поняла, что это неизбежно.

В четверг Минна приехала в Гамбург и прошла несколько кварталов до трактирчика, окна которого находились почти вровень с мостовой. Это была холодная, мрачная, словно чистилище, пещера — прекрасное место для ожидания. Сняв шляпку, Минна попросила кофе и сидела, грея руки о чашку.

Она придирчиво оглядела свое лицо, вытащив из сумки карманное заркальце. Веки чуть покраснели, губы сухие. Подкрасила губы и заметила, что одна щека розовее другой. Как хорошо, что мать не увидела ни румян, ни пудры. Она считала, что красятся только проститутки и актрисы.

Все утро мать говорила без умолку, была в приподнятом настроении, возомнив, что ее дочь вот-вот получит престижное место в доме семейства Кассель. На самом деле Минна сильно преувеличила свои успехи. Она просто ответила на одно из объявлений в местной газете и теперь благодаря собственной ловкости получила надежду. Но она понимала, что, получив письмо, Кассели захотят увидеть ее рекомендации.

«А ты знаешь, что род Касселей — старейший во Франкфурте и самый прославленный? Как они о тебе узнали? От баронессы? Видимо, она рассыпалась в похвалах, и новые хозяева захотят поскорее увидеть тебя».

Из глубокой задумчивости Минну вывел официант, предложивший еще кофе.

— Нет, благодарю. Я выпила бы виски, — сказала она с деланой улыбкой.

Официант какое-то мгновение колебался: привлекательная, на вид благовоспитанная дама, пьющая в одиночестве среди бела дня? Необычная посетительница. Он поставил маленькую рюмку рядом с кофейной чашкой и налил ее доверху, а затем, облокотившись на стойку, наблюдал, как она осушает рюмку. Минна почувствовала, как алкоголь медленно разливается по всему ее нутру.

— Повторить? — спросил он, и ей не понравился его тон.

— Нет, спасибо, — ответила Минна, жестом требуя чек. Потом расплатилась и ушла.

Снова задул ветер с моря. Он остро пахнул рассолом и отворачивал полы пальто, пока она шла по улице. Продумав маршрут, Минна решила сократить путь через квартал Занкт-Паули — мировую столицу похоти, с ее Реепербаном — одним из печально известных в Европе районов «красных фонарей». В юности они с Мартой всегда обходили его. Эммелина предупредила дочерей, что это клоака, где моряки просаживают свои кроны. Но это был самый короткий путь к гостинице, так какого черта? К тому же в дневное время бары и кабаре на перекрестке Гроссе-Фрайхайт были наглухо закрыты ставнями, а тевтонские шлюхи и их клиенты страдали с перепоя или спали без задних ног. Здесь ей ничто не угрожало.