Нэнси Хьюстон - Обожание

Я обрадовалась, когда услышала, что мама вернулась домой раньше обычного. Она тут же прибежала в мою комнату, прижалась губами ко лбу и сказала: «А знаешь, я, пожалуй, могу выключить на ночь отопление — ты такая горячая, что мы не замерзнем! Сейчас я приготовлю тебе питье с медом, а ты пока поговори с Космо, хочешь?»

Я кивнула. Мне этого и правда хотелось, кроме того, нужно было наказать Франка за то, что он швырнул в меня книжкой и оставил одну.

Космо вошел, тихонько закрыл дверь и присел ко мне на кровать. Он был легким, почти невесомым, как птичка, в матрасе даже ямка не образовалась. Может, я и была рада его видеть, но не хотела, чтобы он об этом догадался. Пусть думает, что я вовсе не рада. Я часто злюсь на людей, когда они делают для меня что-нибудь хорошее, потому что не хочу привязываться, не хочу скучать по папе, не хочу хотеть, чтобы он вернулся, если ты, конечно, способен понять такое, ну да, я обращаюсь к тебе на «ты», с чего бы мне говорить тебе «вы», ты кто, вообще, такой? Чем ты главнее меня, чтобы я тебе «выкала»? Ты не какал в штаны, когда был маленьким? Не воровал конфеты в булочной? Ты такой безупречный, что все должны снимать перед тобой шляпу и падать на колени: ваша честь то, ваша честь се? Чем ты заслужил свое звание? Я вообще не знаю, что оно означает, это слово честь. Потеряла ли честь моя мать, когда впустила Космо в свои глаза, и в свою постель, и в свое сердце? Так говорят люди, но с какой стати им верить. Я никого не уважаю, так-то вот, все люди — придурки, и ты в том числе, так что с сегодняшнего дня я буду обращаться к тебе на «ты», как и ко всем остальным.

Космо спросил:

— Могу я зайти к тебе в гости?

Я ответила:

— Ты уже здесь.

А он сказал:

— Ты плохо себя чувствуешь?

На это я и отвечать не стала. Пусть ему станет неловко. Пусть попотеет, чтобы завоевать мое внимание.

— Большой палец на левой ноге болит?

— Нет.

— Здорово, повезло тебе. А… волосы?

— Волосы не могут болеть, дурачок.

— Значит, тебе еще больше повезло.

Тут я прыснула.

— Я вижу, у тебя гости. (Он кивает на игрушки на моей постели.) Не хочешь познакомить меня с друзьями?

— Они тебя уже знают.

— Неужели? Но я-то их не знаю.

— А тебе обязательно надо все знать?

— Ну да, Фиона. Конечно. Мне непременно нужно все знать. Знаешь, я ведь тоже болен.

— Неправда.

— А вот и правда.

— И как называется твоя болезнь?

— Она называется хочу-всегда-все-знать.

— Ну, это не болезнь.

— Нет, болезнь, Фиона. Уверяю тебя, болезнь.

— Где у тебя болит?

— В душе.

— В душе ́ или в ду ́ ше?

— Очень смешно. А у тебя что болит?

— Горло. Сандрина говорит, у меня фарингит. Вот это — настоящая болезнь. Не то что хочу-всегда-все-знать.

— Фарингит? Ну надо же! Ничего себе словечко для человека с больным горлом!

— Я люблю длинные слова.

— А ты что, и другие знаешь?

— Антиконституционно.

— Ух ты! Откуда оно взялось? Я едва на ногах устоял.

— Это самое длинное слово в языке, только и всего.

— Где ты его встретила?

— Слова не встречают, глупый.

— Конечно, встречают. Я только вчера встретил одно, очень симпатичное.

Пауза.

— Ну? И какое?

— Да как же я вас познакомлю, если ты не веришь, что со словами можно встретиться?.. Слово, кстати, замечательное, и оно умирает от желания с тобой познакомиться.

— Слова не умирают.

— А вот и умирают. Если все перестают ими пользоваться и никто не хочет с ними встречаться, они вянут и в конце концов умирают.

— Ладно, давай, говори свое слово.

— Идиосинкразия.

— Идиот крезанутый! Ха! Ха!

— Вовсе нет. Ты хоть знаешь, что такое идиот?

— Конечно, знаю. Умственно отсталый, чокнутый, как в Шезаль-Бенуа.

ВЕРА

Шезаль-Бенуа, ваша честь, это местная психушка. То самое место, где Андре девять долгих месяцев продержали, как в тюрьме по милости Жозетты. Но Космо тогда еще об этом не знал.

ЖОЗЕТТА

В тюрьме? Мой муж был сумасшедшим! Это черным по белому записано в его истории болезни, которая хранится в больничном архиве. Можете проверить, ваша честь. Кстати, Ливанский Кедр рассказал, что уже в Париже у Андре случались приступы горячечного бреда и его помещали в Сальпетриер…

ВЕРА

Да, он сходил с ума: по мне! А я — по нему! Вот почему вы заперли его, как преступника! Вот почему донесли мэру на собственного мужа! Что, кстати, вы ему сказали? Причину насильственного помещения в психиатрическую лечебницу, насколько мне известно, требовалось указать очень точно, да и свидетельства близких тоже нужно было представить. В мэрию по вашему наущению пришли восемь человек. Да-да, Жозетта, ваши родственники и ваши друзья. Каких ужасов вы им наговорили? Он представляет опасность для себя и других! Позор! Это Андре-то, мой Андре — опасный!

ЖОЗЕТТА

Он действительно был опасен для себя самого — позже это подтвердилось.

ВЕРА

Вы ревновали! После стольких лет вы могли бы это признать! Шлюха Вера — слишком простое объяснение. Вас бесило, что этот мужик был совершенно особенным существом и вы, вся из себя дочь нотариуса, мизинца его не стоили! Вы не ответили на ожидания мужа, не расслышали мольбы стать ему духовной спутницей, не умели ни любить Андре, ни утешать в горестях и поражениях, а когда он нашел наконец родственную душу, которой мог излить свое сердце, женщину, способную вместе с ним воспеть радости жизни, любимую, с которой он мог познать телесное и духовное наслаждение и взлететь на небеса — да-да, говорю это при всех, не краснея, за всю свою жизнь я ничем так не гордилась, и повторяю это, и кричу об этом, и растрезвоню это со всех крыш, — взлететь на небеса, да, на небо, на седьмое небо! Признайтесь, Жозетта! Вы не могли вынести, что я считала великим человека, о которого вы вытирали ноги. Вы видели, как ваш муж распрямляется и расцветает под моим влиянием, и собственная посредственность становилась все очевиднее… Вот вы и заперли его в Шезаль-Бенуа.

ФИОНА

Мы, твоя честь, были твердо уверены в том, в Шезаль-Бенуа живут психи, как и в том, что Гюстав Рибодо — законченный алкаш. Но я вернусь к нашему разговору с Космо, не люблю, когда меня перебивают.

— Ты знаешь, что такое идиот?

— Конечно, знаю. Умственно отсталый, псих. Как в Шезель-Бенуа!

— Кто тебе это сказал?

— Ну, все говорят, в школе.

— Так вот — в школе все ошибаются. Идиот — это большой оригинал. Такой, как я, например.

— Хвалиться нехорошо.

— Я и не хвалюсь. Идиот — значит, единственный в своем роде. Знаешь, идиотом может стать каждый, достаточно захотеть. Но большинство боятся. Предпочитают быть как все, даже если в глубине души знают, что они — идиоты. Это не так-то легко признать. Нельзя даже вступить в клуб идиотов, потому что тогда перестанешь быть уникальным. Но идиоты обычно узнают друг друга. Когда я впервые увидел тебя, Фиона, то подумал: гляди-ка, эта малышка выглядит полной идиоткой, интересно, прав я или нет?