Нэнси Хьюстон - Обожание

В 1979 году судьба нанесла нам совсем страшный удар: муж упал с грузовика, повредил три позвонка, его плохо прооперировали, и он остался кособоким, не мог запрыгивать в мусоросборочную машину, и его сделали подметальщиком в старом городе, а это очень тяжелая работа, приходится ездить на двух автобусах, и он так выматывается за день, что вечером не хочет говорить ни со мной, ни с детьми, надевает джеллабу и садится — на скамью на улице, если погода хорошая, или у окна в кухне, если идет дождь. Сидит и смотрит, но смотреть-то не на что, ваша честь, разве что на дома и небо, а оно всегда либо серое, либо белое, и так он сидит часами, положив ногу на ногу, ничего не делает, курит и смотрит в пустоту, ему теперь сорок лет, усы у него поседели, Хасан ничего не говорит, но я знаю, что, глядя на решетки на окнах домов напротив, думает он о стихах и о ночах в пустыне. Мои глаза оплакивают родину предков, /Любовь к ней живет в душе… моего существа… Нет, я не пытаюсь вас разжалобить, просто хочу объяснить, почему все годы Касим почти не слышал отцовского голоса…

Мой старший сын рано отбился от рук, в десять лет он уже болтался со взрослыми, в одиннадцать — курил сигареты и гашиш, в двенадцать — воровал в магазинах и то и дело попадал в полицию. Скажите мне, ваша честь, что, ну что я могла поделать, скажите?

Ну все, молчу. Я понимаю, что отняла у вас много времени, но это потому, что меня все время перебивали, вот и накопилось.

ЭЛЬКЕ

При всем уважении одной матери к другой, пусть даже в том, что нас связывает, много горечи и боли, я хотела бы продолжить свой рассказ с того самого места, на котором остановилась, — история Латифы была столь драматична, ваша честь, что вы могли забыть, о чем я в тот момент говорила, так что позволю себе освежить вашу память, — итак, я на цыпочках вышла из комнаты сына, чтобы вернуться к любовнику.

Боже… Тишина. Наконец-то.

Теперь я должна была мгновенно перемениться, зазвучать в другой тональности, возвести вокруг моей комнаты толстые стены из мрамора, чтобы материнские заботы не просочились в любовное пространство.

Я повернула ключ в замке, несколько мгновений постояла у двери с закрытыми глазами, освобождая голову от ненужных мыслей, а когда обернулась — о, чудо! — увидела, что Космо расставил повсюду горящие свечи. Это напомнило мне детство — торжественную службу в церкви на Рождество и Пасху. Я ни в коем случае не хочу оскорбить чувства верующих, ваша честь, но волнение, охватившее меня в тот момент, было сродни религиозному экстазу, когда осознаешь, что приближаешься к чему-то священному и каждое мгновение следующего часа, каждое слово, каждый жест будут наполнены смыслом…

Космо медленно раздевал меня, целуя мои плечи, живот, бедра, хотя сам одежды не снимал… и я начала таять, талый снег растекался по моим векам, но… не стану продолжать, ваша честь, вам недосуг… мгновение спустя Космо встал, чтобы раздеться, а я лежала с закрытыми глазами, слушая, как звякнула пряжка ремня, коротко вжикнула молния брюк, упала с легким шорохом на пол рубашка… Космо хрипло дышал, я постанывала от нетерпения, и он наконец лег рядом — теплый, совершенно голый, — навалился на меня своей тяжестью и поцеловал в губы, еще и еще раз, и… на этом все закончилось.

— Мне очень жаль, — прошептал он.

— Но… что случилось?

— Так бывает.

Мы лежали рядом, на спине, и смотрели в потолок, на котором танцевали тени от горевших свечей. «Эти тени реальны?» — подумала я. Меня это действительно интересовало, ваша честь, не то чтобы я хотела поменять тему. Реальны или нет? А пламя свечей? А сами свечи… до того… как сгорят… пока горят и потом? А любовь? Безумная любовь, которую я чувствую к этому актеру?

— Всегда так? — спросила я после долгого молчания, не зная, что надеялась услышать — да или нет.

— Нет, — ответил Космо своим обычным голосом — мягким, ломким, обожаемым.

Мы снова замолчали, но из глубины этого молчания всплывали новые слова, идеи, картинки. (Как бы мне сейчас хотелось оказаться в другом месте. Может, я нужна Фионе? Или пойти проверить, крепко ли спит Франк?)

— Это как на сцене, — сказал он наконец. — Чем сильнее боишься провала, тем вернее провалишься.

— Мое тело — не сцена, Космо, — ответила я. — Тебе нет нужды здесь блистать… Театр и любовь — разные вещи.

Он ничего не ответил, и последние слова гулким эхом отдались у меня в голове: Театр и любовь — разные вещи.

— А… когда ты можешь?

ФРАНК

Ну, скажите на милость, зачем вы все это слушаете? К чему вам знать, ваша честь, что у клоуна-развратника не вставало на мою мать?

В конечном счете крестьянская философия не так уж и плоха.

Какое вам дело до наших историй? Да кто вы такой, чтобы мы выдавали вам все самые заветные тайны? Мы-то ведь о вас ничего не знаем: ни имени, ни национальности, ни даже пола. Сидите тут и молчите. Удобная позиция! Да плевать я на вас хотел!

РОМАНИСТКА

Спокойствие, Франк! Таковы правила игры. По закону нет судьи — не будет и слушания дела.

В то же время, ваша честь, должна признать, что понимаю чувства Франка. Уж очень неравное у нас положение: мы тут раздеваемся — в прямом и переносном смысле этого слова, а вы храните холодную безучастность, скрываете от нас свое лицо, мы ничего не знаем о вашей семье, о вашем прошлом… А ведь вы тоже отдельная личность, со своей отдельной историей, которую составляют отдельные факты: родители, пеленки, поцелуи, разочарования, удары, унижения, встречи, ласки, чтение, еда, закаты…

Как же я смогу убедить вас в том, что для меня действительно важно, если ничего не знаю о вашей личности? Как доверю вам самое дорогое — жизнь моих персонажей? Сумеете ли вы понять их, полюбить и обессмертить? Достойны ли вы такой миссии?

Ваше молчание меня иногда пугает.

ЭЛЬКЕ

— А… когда ты можешь? — спросила я.

— Это допрос?

— Нет.

— Почти всегда.

— И еще недавно мог?

— Конечно, Эльке. И недавно тоже.

Теперь его слова эхом отозвались у меня в голове. И недавно тоже.

Было ли это жестоко? Был ли Космо жесток со мной? Не думаю. Я едва дышала, но мое сердце колотилось, как бешеное.

— И… с кем? — прошептала я.

Космо приподнялся на локте, и я ощутила на лице ласку его взгляда — вот так в первый вечер в «Фонтане» он ласкал глазами мое тело. Подперев голову правой рукой, он гладил меня левой по волосам, убирая пряди со лба. Я пыталась читать его мысли, вглядываясь в глубину зрачков, но лицо его оставалось в тени.

«Реальны ли тени? — снова подумала я. — Лицо Космо в тени — это его лицо? Человек, лежащий со мной в постели, — это Космо?»

ФРАНСУАЗА

Извините, что перебиваю, ваша честь, но… со мной… тремя днями раньше, у него все прекрасно получалось.