Степан Калита - Сполохи детства

Мне удавалось избегать встречи с ними около полугода, но в конце концов меня все же отловили на футбольном поле. Глупо кричать «Милиция!» в такой ситуации. Пока они приедут, ты уже будешь лежать на земле, захлебываясь собственной кровью.

— Все, — сказал Рыжий, сплюнул сквозь зубы. — Пора за базар ответить.

Я угрюмо молчал. Сердце глухо бухало. И дыхание стало прерывистым. Разумеется, я испугался. Меня собирались убить. А совсем рядом бегали беспечные ребята, играли в футбол. Мы же стояли за воротами, возле ограды детского сада. В голове промелькнуло: «Не станут же они меня убивать здесь?» Но я знал, что станут. Об их «подвигах» говорили все. Мало, кто сомневался, что эти отморозки способны на всё.

Сани придвинулся, в руке он держал один из своих ножей.

— Ну чего, малой? — спросил он. — Ссышь, когда страшно?

Он дернул рукой, и я подался назад. Рыжий схватил меня за плечо, толкнул вперед. И острие ножа уперлось в живот, прорезало куртку и рубашку, проткнуло кожу. Я вскрикнул. На светлой ткани появилось кровавое пятно, стало расти. Оглянулся. Мимо проходила пара с детьми. Я уже хотел окликнуть их. Но тут Рыжий отпустил мое плечо. И я отшатнулся. Зажал рану ладонью.

— Убери нож пока, — сказал Рыжий Сани. — Пусть пацан скажет. Ну чего, пацан, тебе есть, что сказать?.. Ты башкой не верти, мы тебя все равно догоним. Нам на этих по хую. Они тебе ничем не помогут.

Повисла пауза.

— Наверное, я ошибся, — выдавил я.

— Так, хорошо… А ты пацан неглупый, я смотрю.

— Это… это были не вы, — мне было мучительно стыдно оттого, что приходится брать свои слова назад. Но очень не хотелось умирать. А я не сомневался, что Сани пустит нож в дело, как только разрешит Рыжий. У него на лице было написано нетерпение.

— Бля, сука! — заорал вдруг истерично Цыганок и ударил меня по лицу.

Бил он несильно, поскольку был худым, никогда спортом не занимался и бить по-настоящему не умел. С ним одним я, пожалуй, и тогда справился бы. Но их было четверо, они были тяжелее и старше меня на несколько лет… Я понял, что из переделки меня вытащит только хитрость. В отличие от прямолинейного Володи Камышина у меня было этого качества с избытком. Поэтому, сразу после удара Цыганка, я рухнул на землю и схватился за лицо:

— У-у-у, — выдавил я, — ты мне челюсть сломал…

— Ни хера, — сказал Рыжий, — Цыганок-то крут. С одного удара уложил этого…

— Да он мелкий, — Цыганок сплюнул. — Хули с ним связываться? За языком не следит, конечно…

— Может, его порезать все же, — возразил Сани. — Шобы все поняли, что не надо языком трепать.

— Тебе лишь бы порезать, — сказал Рыжий, — ему и так уже хреново, вон как стонет. — Он склонился ко мне: — Ладно, пацан, не вздумай никому сказать, что это мы тебя. И поменьше пизди впредь. Особенно, с ментами. Дольше проживешь…

Они, посмеиваясь, зашагали прочь. Я не торопился подниматься. Лежал и думал, как мне повезло, что я такой маленький и щупленький. Только поэтому они не приняли меня всерьез… Иначе, знай они наперед, как будут развиваться события, убили бы меня еще тогда, возле футбольного поля. И мне не удалось бы покончить с ними — уничтожить одного за другим, потому что жить таким скотам ни к чему. Им было невдомек, что мой характер не позволит забыть унижение. Что я буду помнить обиду долгие годы, дожидаясь момента, когда смогу с ними поквитаться. И поквитаюсь. И за себя (за то, что мне пришлось хитрить, чтобы выжить) и за Володю Камышина (чей хребет нельзя было согнуть, но можно было перебить), и за всех изнасилованных ими девчонок и убитых ребят… Моя уникальная память позволяет не только блуждать по закоулкам прошлого, но и дает способность всегда помнить врагов.

У них напротив — память была короткой. Через несколько лет они совсем забыли, что собирались меня убить. Я для них стал просто еще одним пареньком из района. Живет такой по соседству, ну и бог с ним. Никто из Банды и подумать не мог — что я бережно храню воспоминания, и могу быть для них опасен.

Через много лет я и Сани летом вдвоем сидели на берегу Москва-реки. Случайно встретились на местном пляже.

— А что, Сани, — спросил я, улыбаясь, — слабо тебе подплыть к кораблю, вон он плывет, дотронуться до него? С меня пятьсот рублей, если сможешь.

— Ты серьезно? — он явно обрадовался.

Я достал деньги из кармана, продемонстрировал ему.

— Зуб даю, отдам сразу, как обратно приплывешь. Забьемся?

— Забьемся.

Он тут же сиганул в воду и торопливо поплыл к речному кораблику. Не доплыл совсем немного. Уже возле борта развернулся и погреб обратно. Было видно, с каким трудом ему дается возвращение. На берег он буквально выполз, едва дыша.

— Бля-а-а, — выдавил он, — там такое течение, меня чуть под него не затянуло…

— Значит, не будет тебе пятисотки, — я помахал деньгами и сунул их обратно в карман.

— Ну и хер с ней, — буркнул он, — что ж там рядом с кораблем такое течение, а?

«Досадно, — думал я». Я надеялся, что этого идиота затянет под корабельные винты. Но он умудрился выплыть. «Ничего, — сказал я себе, — придется придумать что-то еще».

Зимой у старика Лукошкина сгорела голубятня. Горе это, для него имевшее масштаб вселенской катастрофы, Лукошкин не пережил. Инфаркт настиг его там же, на голубятне. Свидетели рассказывали, старик посерел лицом, прошел несколько шагов, и, рванув воротник рубашки, повалился назад. Скорая до больницы Лукошкина не довезла. Реанимационные действия, предпринятые медиками по дороге, эффекта не возымели. И старика-ветерана отвезли прямиком в морг. Там он лежал до тех пор, пока государство не позаботилось о похоронах — родных у Лукошкина не было. Единственными родственниками, и самыми любимыми существами, для Лукошкина были почтовые голуби. Они же служили источником малого дохода — какой-никакой прибыток к нищенской пенсии. Почтарей он разводил и возил почти каждую субботу продавать на птичий рынок.

Мы с Серегой тоже катались туда по выходным электричке. Продавали найденных в подвалах котят (местные кошки рожали их регулярно, «сибирская» порода была в ходу), рыбок-гупий (в одном местном прудике их можно было наловить), монеты, нарытые возле плотины на Москва-реке. Место там было уникальное, рядом с монастырем, превращенным советской властью в завод по производству удочек. Мы всячески охраняли тайну этого места, опасаясь, что другие копатели тоже начнут ковыряться в земле, промывая ее в ситечке. И тогда не мы, а они станут обладателями несметных сокровищ: старинных монет, крестиков, заколок — и прочей мелочи, которую можно выгодно толкнуть на Птичке. Редко попадалось что-нибудь стоящее, но несколько раз я откапывал серебряные кресты и трижды медные пятаки — крупные, тяжелые. Их хорошо было прикладывать к синякам и шишкам. Даже в жару они холодили кожу, вытягивали боль от ушиба, лечили тело. Очищенные от земли, пятаки зеленели особой медной плесенью. Я натирал их до блеска, шлифовал щеткой с зубным порошком. И вез на рынок. Можно было бы собрать отличную коллекцию. Но денег все время не хватало — даже на еду. А одежду я донашивал за двоюродным братом и дедом… Приходилось как-то крутиться. И потом, когда ехали с рынка с деньгами, покупали рогалики, сосиски, мороженое и молоко. Пили его прямо из пакетов. Сосиски поедали сырыми. Набив пузо, я чувствовал, что жизнь прекрасна. Я вообще был довольно жизнерадостным парнем. Несмотря на некоторые жизненные обстоятельства. Порой мы с Серегой так объедались, сорвав куш, что еле шли.