Степан Калита - Сполохи детства

Во втором классе меня очень беспокоило, что я самый маленький среди соучеников. Меня переросли все. Даже девчонки. Я подозревал — это из-за того, что я мало ем, и старался всеми возможными способами раздобыть пищу. На физкультуре весь класс выстраивали по росту — сначала мальчики, потом девочки. Из середины строя я постепенно переместился в самый его конец. За мной стояла высоченная (как мне казалось) девочка-дылда. То, что я не вырос, многим моим одноклассникам казалось очень забавным. Дети лишены жалости. Впрочем, им также показалось забавным потом то, что за одно лето я вымахал на тридцать сантиметров — и разом всех нагнал. Но это было гораздо позже, в седьмом классе. Пока же я с тоской думал, что, наверное, я — карлик. Поделился этими соображениями с родителями. Мама ответила, что это, конечно же, ерунда.

— Хотя, — сказала она назидательно, — карлики тоже люди. Главное, — она постучала указательным пальцем мне по лбу, — чтобы здесь все в порядке было.

Но и перспектива быть умным лилипутом меня тоже не сильно радовала. В одной книжке я вычитал, что вырасти можно, если есть морковку и висеть на турнике — и принялся проделывать это ежедневно. Морковь я поначалу беззастенчиво воровал в овощном магазине, решив, что от них не убудет — я же краду не килограммы, а всего одну морковку. Но через пару недель меня поймали.

— Ты что это делаешь?! — свирепо поинтересовалась продавщица, крепко держа меня за плечо.

— Всего одну морковку, — испуганно пролепетал я. — Чтобы вырасти.

— Чтобы — что? — удивилась она.

— Вырасти, — повторил я, и подивился непонятливости этой женщины. После чего принялся ей объяснять, для чего мне нужны турник и морковка.

— А родители мне не могут купить, — завершил я свое скорбное повествование. — У них денег нет. Так что… Так что я, наверное, останусь карликом.

Она вдруг смягчилась, отпустила плечо.

— Как тебя зовут? — спросила она.

Я испугался, решил, что имя ей нужно, чтобы разыскать меня в школе — и пожаловаться директору, или того хуже — сдать в милицию. Поэтому немедленно соврал, назвавшись главным отличником класса из хорошей школы, который был редким занудой и ябедой.

— Алексей Владимирский, — отчеканил я…

— Значит, Алеша, — она улыбнулась очень по-доброму. — Вот что Алеша. Я в этом магазине заведующая. Ты после уроков приходи ко мне. Я буду давать тебе морковку. Но только одну. Договорились?

— Ой, спасибо… — пораженный ее великодушием, я схватил ее за руку и принялся трясти.

— Да ничего, — мягко высвобождая ладонь, проговорила она.

С тех пор каждый день я приходил за морковкой. Иногда, правда, пропускал визиты. Эта добрая женщина всегда звала меня Алешей…

Однажды мы пришли в овощной с мамой. Я залился краской, когда заведующая сунула мне морковку: «На, Алеша!», а потом сердито поглядела на маму. Как еще можно смотреть на человека, который не может обеспечить потенциального карлика даже такой простой вещью, как морковь. Хотя, на самом деле, я, зная, какое тяжелое финансовое положение в семье, никогда и ни о чем не просил своих родителей.

Когда мы вышли из магазина, мама выглядела озадаченной.

— Что это было? — спросила она.

— Не знаю, — ответил я быстро. Глазки бегали. — Наверное, она меня с кем-то спутала.

— Я же вижу, когда ты врешь, — сказала мама. — Почему она называет тебя Алешей?

— Ну ладно, расскажу… Она говорит, у нее был сын, Алеша… — Печально проговорил я. — Очень на меня похож. Умер!

— Ужас какой!

— Сильно морковку любил, — добавил я.

— Бедная женщина, — мама покачала головой, помолчала… — Ты ей скажи, — озабоченно сказала она через некоторое время, — пусть тебя Алешей не называет. Мне это не нравится.

— Да не волнуйся, мама, со мной ничего не случится, — изобразил я беспечность.

— Я знаю, но мне это не нравится, — она нахмурилась. В маме странным образом всегда сочетались рациональный ум и суеверность.

В следующий раз во время посещения овощного магазина она поговорила с заведующей по душам. После чего меня ожидал дома грандиозный скандал.

— Как же можно так беззастенчиво врать?! — кричала мама. — Да еще о таких вещах!

— А вы… А вы… А вы!.. — глотая слезы, кричал я в ответ. — Мне даже морковку купить не можете! А я из-за вас останусь карликом.

— Лучше быть карликом, чем лжецом!

Я выбежал из квартиры, хлопнув дверью.

На следующий день, возвращаясь из школы, я пошел привычной дорогой, мимо овощного. Увидел в витрине добрую заведующую, замедлил шаг. Мне стало очень стыдно за свое вранье, и я побежал домой, не заходя в магазин… Так продолжалось около месяца. А потом я столкнулся с ней на улице.

— Сте-е-епа, — позвала она меня, подманивая указательным пальчиком.

Опустив голову от стыда, я подошел.

— Что же ты не приходишь ко мне? — спросила она.

Я уставился на нее во все глаза. В выражении ее лица не было и тени обиды — наоборот, она явно веселилась.

— Простите меня, — попросил я. — Я не хотел врать. Я думал, вы меня в милицию… — И осекся.

— А кто такой Алеша Владимирский? — спросила она.

— Очкарик один, — я шмыгнул носом. — Гадский гад.

— Тяжело тебе, наверное, было притворяться гадским гадом, — она рассмеялась. — Ладно, Степ, ты заходи, не стесняйся. А то без морковки так и останешься маленьким.

Я просиял:

— Спасибо!..

— Вот и договорились.

Мы разошлись, но она вдруг снова позвала меня:

— Степа…

Я обернулся.

— А насчет Алеши… ты прав… Только это не сын мой. А брат.

Больше я никогда не заходил в этот магазин. Даже, если родители отправляли меня за овощами, я шагал за тридевять земель — за три остановки на автобусе. Не могу объяснить — почему. Очевидно, малодушие. Не хватило душевных сил. И немного страшно было от того, что нечаянно я угадал то, что происходило в ее жизни. Потом я неоднократно убеждался, что какое-то шестое чувство позволяет мне определять, чем живут люди, и что их волнует, хотя я их едва знаю…

Старик Лукошкин (увы, я напрочь забыл, как его звали, так что пусть остается стариком Лукошкиным) нас с Серегой привечал особо. Мы ему очевидно нравились. Приподнимал кепку, приветствуя нас на платформе — выглядело это очень старомодно. Потом, ковыляя, — фронтовое ранение, — подходил. Мы садились в электричку, идущую на станцию 4 км (нынешние — Калитники), старик ставил на пол ящик с голубями и рассказывал нам об их повадках и уникальной способности всегда находить дорогу. От электрички мы уже направлялись к рынку порознь (наш темп перемещения в пространстве не совпадал): два пацана резво шагали вдоль трамвайных путей, а старик медленно брел тем же маршрутом, стараясь поменьше трясти ящик.

Голубятня Лукошкина стояла возле железной дороги, за редкими деревцами и кустарниками. Старожилы рассказывали, что раньше здесь было множество голубятен, но потом все их снесли, и осталась только одна. Старика, по всей видимости, пожалели районные власти — решили не отнимать последнюю радость. А может, просто забыли про него. В конце концов, бурного строительства в районе не наблюдалось, так что голубятня никому не мешала. Почти все время Лукошкин проводил там: сыпал просо, широко взмахивая рукой, сидел на крылечке и глядел на птиц в небе, а иногда, держа в ладонях кого-нибудь из своих любимцев, разговаривал с ним — со стороны казалось, будто он нашептывает птице что-то сокровенное и ласковое…