Наталья Никишина - Женское счастье (сборник)

В это время кассета кончилась и в наступившей тишине раздалось отчетливое и звонкое Манино мурлыканье.

— Ты что это, Гуся, никак кота снова завела? — спросил Василий.

Бабуся не успела ответить, как тот подошел к печи и отдернул занавеску. Всклокоченный, с отлежанной щекой и красными ушами, Лельский предстал пред грозные очи тестя. Вслед за ним, потягиваясь, выбралась Маня и прыгнула Василию на плечо. Манино дружелюбное отношение к Снежкиному отцу Лельского слегка успокоило, и ноги у него почти перестали дрожать.

— Хорош! — промолвил суровый Василий. — Да и ты, Гуся, хороша. Мы ж при нем чего только ни говорили! Не спал небось?… И что теперь с ним делать?

Гуся вскочила на ноги.

— Ты, Вася, охолонь, охолонь! — суетясь, заговорила старушка. — А ты, Майк, садись, выпей да закуси, чем лес послал.

— Садись, — разрешил Снежкин отец.

Лельскому налили чарку, положили грибочков и мяса. Он поднял бокал и произнес торжественно:

— За вас, дорогие родственнички!

— Не рано ли ты в родственнички лезешь, удалец? — поинтересовался Василий.

— А что, прихлопнуть меня собираетесь? — храбро ответил Лельский, успевший выпить.

— Вовсе нет, хочу попытаться отговорить вас, молодой человек, от безнадежного предприятия. Вы же слышали. Гуся все ясно изложила. Как-никак, а именно она воспитывала вашу супругу и мою дочь.

— Это бесполезно, — упрямо заявил Майк. — Да я и не рвусь в вашу мафиозную семейку. Наоборот, мы со Снежаной будем жить на честно заработанные деньги. И оставьте нас в покое со своими грязными делишками! — Майк вошел в раж и просто чувствовал, что похож на комиссара Катани, как брат-близнец.

Василий вдруг засмеялся раскатисто и простодушно.

— Да он, Гуся, ничего не понял? Ох ты! А еще фолк исполняешь! И не сообразил, из какой семьи девку берешь! — Он стукнул об пол невесть откуда взявшейся палкой из серебра, и вся изба покрылась тускло-сияющим инеем.

Гуся закричала:

— Прекрати, Василий, а то я сейчас жара поддам!

Василий снова ударил посохом, и иней исчез. Лельский сидел озадаченный и онемевший.

— А хочешь, дружок, я тебя известнее и богаче самого Копперфильда сделаю? — спросил тесть.

— Ой, да на что ему? Нашел тоже звезду. Фокусник, прощелыга! Пусть будет вон как Боуи. Какой мужчина приятный! — отозвалась вместо Лельского Гуся.

Майк даже не задумался, кем она доводится Снежане, ибо генеалогическое древо новых родственников его в данный момент не занимало. Тем временем на стене дома возник громадный экран. Майк увидел себя. Стоял он на шикарной концертной площадке в соответствующем прикиде. Сначала играл только свет, почти осмысленно, а потом пошла инструменталка такой красоты и сложности, что Лельский не враз узнал свою старую песню. Майк, сидящий за столом, заплакал. А тот, на экране, запел. Голос был его, Лельского, но усиленный до почти нечеловеческой чистоты и гармоничности. Майк слушал себя, и слезы бежали по его не бритому сутки лицу… Песня кончилась, и было видно, что поклонники рвутся к сцене, а охрана их не пропускает…

— Ну, будет, будет… Все это у тебя впереди. Вот хоть завтра и начнется… — рокотал Василий.

Но Лельский утер слезы и покачал головой.

— Не надо мне этого! У меня свой собственный голос есть. И Снежка.

Тут вступила в разговор Гуся:

— Подумай ты, она ж кто? Снегурочка. Ледышка. А ты мужчина здоровый, темпераментный. Чего ты с ней мучиться будешь?

Но Майк упрямо смотрел в пол, как двоечник на известной картине. Родственнички продолжали уговоры, время от времени являя то груды золота на столе, то девок из стриптиз-бара, то какие-то бумаги с печатями. Наконец Лельский совершенно озверел и заорал не своим голосом, наплевав на приличия:

— Чего вы за меня решаете? Чего я хочу и чего не хочу! Да мне нравится, что она такая! Нравится! Может, мне эти горячие осточертели! Меня, может, от них блевать тянет! А на золото ваше мне вообще начхать!

Но уже крича все это, Лельский понимал, что слегка покривил душой. Конечно, ему нравилось, что жена такая девственно-невинная, но рассчитывал, что постепенно она разогреется, если не сразу, то хотя бы после рождения ребенка.

— Вот-вот, — сказала бабка, — а о детях ты подумал? Какие ж дети у снежной девушки?

Лельскому стало муторно, что кто-то лезет в его мозги да еще обнаруживает там его мелкие предательские мыслишки. Тут он рванул рубаху на груди, как положено, и заорал снова:

— Ну, заморозьте меня, гады! — И упал головушкой в какие-то огурцы. Родственнички сидели в тяжелом и мрачном раздумье. Потом папаша махнул рукой:

— Ладно, морозостойкий ты наш, давай накатим!

И они накатили по одной, по другой и по третьей. А потом поговорили за жизнь и за музыку. И еще накатили, и поговорили о политике… Короче, когда Лельский очутился перед собственным домом в собственной машине, он был слегка нетрезв. Маня, как и в начале пути, сидела на заднем сиденье рядом с гитарой. Не было только дубленки.

Снежана стояла перед зеркалом. Лельскому показалось, что гладь стекла колышется, как тяжелая зимняя вода. Но тут он увидел несчастное застывшее лицо Снежаны. «Она все знает», — понял Лельский.

— Я все видела, — всклад его мыслям произнесла Снежана. — Я скоро уйду, только хотела еще раз повидать тебя, милый. Тетка права, никакой жизни тебе со мной не будет — одна морока… Уж лучше сразу оборвать.

Хрупкие Снежкины пальчики так крепко стискивали края голубой шали, что побелели в суставах. Яркие глаза смотрели в лицо Майку с такой безысходностью, что у него все оборвалось внутри. А всю эту таинственную длинную ночь он шептал ей, тихонько пел и страстно бормотал все то горячее и глупое, что шепчут мужчины своим самым любимым в мире женам.

И прошла эта ночь. И наступило утро. Сели за накрытый с вечера стол, но веселья никакого не получилось.

У Снежанушки между собольих бровей залегла упрямая складка. Что-то она задумала себе неотступно и каменно… И тут Лельский спохватился, что еще со вчерашнего вечера не кормил Маню.

— Маня, Маня, иди сюда, колбаски дам! — позвал Лельский кошку.

Маня не отзывалась. Принялись искать, перерыли всю квартиру. Звали в своем подъезде и обошли соседние. Мани нигде не было. Пропажа кошки сделала праздничное утро еще тоскливее. Лельский суетился, порывался звонить куда-то и объявить розыск. Снежана молчала, а потом сказала:

— Майк, милый ты мой, мне пора. — И, решительно замотав вокруг шеи шаль, открыла платяной шкаф, где висела ее белая шуба. Внизу, на роскошном меху, почти невидимая, лежала Маня. Она блаженно урчала, а у ее бока примостились три черных котенка.

— Этого не может быть! — ахнула Снежана.

— Почему не может? — не понял Лельский. — Дело обычное, загуляла, а теперь вот плоды любви, так сказать…