Виктор Ремизов - Воля вольная

— Ну и что думать? Кто-то дорогу нарисовал? Не придумали же ее! Поедем. Нет, так развернемся, тут делов-то? — Колька стал складывать карту.

Дядь Саша молча включил передачу и стал выруливать с перевала вниз по склону, куда указывал Колька. Дороги здесь наверху никак не видно было, ехали небыстро, громко хрустели мелким плитнячком под снегом, пустой «Урал» поскрипывал, переваливался, погромыхивал бортами и двумя полными и одной пустой уже бочкой. Перед спуском, который как будто и на самом деле просматривался среди мелкого стланичка, остановились. Вид вперед и влево открылся огромный.

— Ну, бляха, сто на сто! — восхитился Колька. — Вот Эльгын, вон ключ впадает, вон еще один справа, — тыкал пальцем в лобовое стекло, на ленточки таежных сгущений, вьющиеся по распадкам к низу долины. — Там и зимовья стоят у него. Мимо не промажем!

— Дай сигарету! — Дядь Саша заглушил двигатель.

Несильный ветерок чуть пошептывал в щели кабины. Утреннее солнце начинало пробиваться сквозь морозное марево. Мутное, а чувствовалось уже сквозь стекло. Такой домашней и спокойной вечностью тянуло от раскинувшейся перед ними тайги. Снежные лесные хребты, будто расправленные крылья, поднимались от реки. Эльгын несильно здесь петлял, тянул на восток, потом резко поворачивал на север и, обогнув высокий прибрежный хребет, устремлялся в Охотское море. На его устьях кемарил сейчас под снегом барак дядь Сашиной бригады. Два бича дежурили. Поля всегда присутствовала в его мыслях, и теперь вспомнилось, как тогда в первый их год попросилась остаться с ним. Курил, не чувствуя вкуса сигареты.

— Да-а, простор… — подумал вслух, — лет двадцать сбросить бы… ковром эти леса скатал бы!

— Не понял? — скосился на него Колька.

— Это я так… Я как о Польке подумаю, мне всегда хочется быть большим!

— Тебе большим? — заржал Поваренок. — Ты кого веселишь-то? Ты б совсем в «Урал» не залез!

— А-а! — отмахнулся дядь Саша. — Что уж ты, я про другое…

— Да я понял…

— Ладно… Поедем уж… Куда-то доедем. Только снегу внизу будет нормально. Так вот с пилой не попрыгаешь!

Стали спускаться голым, поросшим стлаником склоном. Снег становился глубже, в ямах его набиралось по бампер, двигались аккуратно. На ощупь иной раз, ногами высматривали дорогу, даже весело от этого стало. Колька трещал без умолку, курил, распахнув форточку, тормозил машину и бегал, а иногда плыл по сугробу, просматривая проходы меж ползучих кедров, тянущих руки из-под снега. Дорога, видно, была здесь когда-то — сквозь стланики они пробрались неплохо, непроезжие каменные россыпи миновали, не зацепив, но, спустившись в редкую здесь лиственничную тайгу, начали пилить. Под снегом было много валежника, встречались и совсем толстые стволы. По очереди и вместе работали и намаялись основательно. Доехав до реки, потеряли дорогу и как ни искали, не нашли. Возможно, она переходила на другой берег.

Было около трех пополудни, когда они закостровали на берегу Эльгына. Плес был затянут прозрачным льдом, хрустевшим под Поваренком. Тот, скользя, как на коньках, и размахивая руками, вернулся к берегу, выбрал подходящий камень, пробил им прорубь и опустил туда котелок. Достал, разглядывая воду.

— Чище нет воды, а дядь Сань?! Слеза Христова! Сейчас такой чаек сварганим!

Работали не торопясь. Напилили дров, шулюм варили, Колька прилаживал лямки на мешки, приготовленные для Кобякова.

— Чего ты там набрал? Неподъемные! — Дядь Саша не без труда приподнял один мешок.

— Не доверяешь? — Поваренок весело вскинул на дядь Сашу блестящие карие глаза. Пододвинул полено в костер, снял пенку поварешкой. Шулюм был из двух рябчиков, которых Колька добыл вчера по дороге на Юдому.

— Короче так: спальник с лебяжьего пуха…

— Твой? — удивился дядь Саша.

— Ну! Керосин, запасное стекло для лампы, газовая горелка корейская, упаковка баллонов к ней, жратва разная… гречка, рис, патронов две сотни, топор зашибатый… в прошлом году… — Колька прихлебнул чай.

— Нярки копченой надо было положить! В этом году нярка крупная заходила…

— Слушай, тебе говорю, в прошлом году геологи подарили — весной точишь его, осенью острый! Отвечаю!

— Кого?

— Да топор!

— А-а! А то у него топоров тут мало…

— Ты его в руке подержи! — оскорбился Колька. — Что еще? Ну, лук, чеснок, картофана ведро…

— А майонез? — дядь Саша любил майонез.

— Взял ведерко на кило. Не раздавить бы.

— Корейского?

— Ну…

Начало темнеть. Колька снял шулюм, насыпал сухого укропа и поставил к углям. Дров подбросил щедро, костер подумал недолго и стал подниматься. Покуривали молча, щурясь на огонь. Поваренок время от времени прихлебывал крепкий чай и сплевывал под ноги нифеля [21] Нифеля — чаинки. .

— Надо было Москвича попросить, чтоб завез на снегоходе… — Дядь Саша бросил окурок в костер. — Домой бы уже ползли. Я так и попер бы ходом, не спал бы! Куда в лесу уедешь?! Завтра дома были бы… Поля заждалась уже!

— Ненадежно! — сказал Колька серьезно. — Охота, то-сё, Москвич с Кобяком не знакомы, где его искать? Оставит в каком-нибудь зимовье шмотки и айда… он тоже на охоту приехал. Москвич, мужик-то неплохой, но… какой-то… себе на уме малость… Нет! — затряс головой.

— Москвич на «Ямахе» не найдет, а мы пешком найдем? Картой твоей я завтра задницу вытру! И все! Надо возвращаться до Москвича, что делать? Оставить ему и той дорогой назад. Там все пропилено…

Колька молчал. Ему нечего было предложить. Одно он точно знал — ему почему-то самому хотелось отдать все это Степану.

— Пойдем вдоль речки, тут у него избушки. Все равно где-то он будет? — сказал Колька и по его голосу ясно было, что сам он не очень верит в то, что говорит.

— Не знаю… а если он куда-то… капканы ставить отойдет? Да мало ли!

— Куда он отойдет без «Бурана». Лыжи у него и все…

— Ну да… иголку в тайге будем искать. Может, он вообще не здесь… — дядь Саша говорил все это спокойно, понятно было, что он совсем не против пойти, просто домой было поехать лучше. — Давай, наливай твоих рябчиков. Тяги-то с них никакой, ухи бы сейчас жирной… или Полькиных щец со свининкой…

Ели молча. Дядь Саша, наложив полмиски майонеза, похваливал Колькино варево, тонкие птичьи косточки брезгливо все же откидывал в сторону от костра.

— Ничего он, этот Жебровский… не жадный, — сказал вдруг.

— Ну… Мне тоже отвалил… а чего это он должен быть жадным? — не понял Колька.

— Да маленький, и лицом темный какой-то, мне всегда казалось, что если лицо темное, то жадный…

Колька даже есть перестал.

— Получается, что я жадный!

— Почему? Я не про тебя…

— Как же, маленький и лицо у меня… Ну, это я!

— Да не лицо, а… глаза… взгляд какой-то… непонятный.