Александра Крючкова - Сон

Несколько дней почти неустанно, как заклинание, я твержу самой себе мысленно: «Я должна ему позвонить. Позвонить. Да, позвонить. Ничего страшного от этого не произойдёт. Ты просто наберёшь его номер телефона, Алиса. Он не убьёт тебя за это. Ваш разговор не причинит тебе никакой боли. Ты останешься жива и здорова, цела и невредима… Ты ему просто позвонишь… Просто позвонишь…»

И вот я захожу в кафе и около двух часов, смакуя всё это время маленькую чашечку эспрессо, смотрю в телефон на его номер и не могу заставить себя нажать на кнопку «вызова».

И тут я начинаю злиться: «Да кто он такой, что доводит тебя, Алиса, до подобного состояния?! Ты — молодая, талантливая, симпатичная, умная, добрая, прошедшая в жизни через огонь и воду, и медные трубы, тебя ценят, уважают, любят, у тебя множество поклонников, которые мечтают посидеть рядом с тобой в кафе… И этот, чёрт его знает, кто, грубый, циничный, властолюбивый, самовлюблённый, эгоистичный монстр…»

Я обрываю цепочку мыслей нажатием пресловутой кнопки.

Он не подходит к телефону.

Я облегчённо вздыхаю, выхожу на улицу и направляюсь домой.

Из сумки раздаётся привычная трель. Моё сердце бешено колотится. Я достаю телефон и вижу определившийся номер.

— Да, — спокойным голосом произношу я.

— КТО ВЫ? Вы мне звонили… — громогласно гремит мне в ухо.

«Кто бы сомневался…» — усмехаюсь я от услышанного и внезапно, неожиданно для себя, ровным голосом, но с ехидной улыбкой, произношу:

— Это… выдающийся деятель искусства и культуры Российской Федерации… Алиса Андреевна… вас беспокоит….

Пауза и вздох. Он вспомнил! Как это мило с его стороны.

— А… Алиса… Здравствуйте… — как-то даже с нотой извинения за паузу произносит он. — У меня новый телефон… Ещё не успел перенести все контакты…

Мне смешно. Ты и не думал переносить мой номер телефона. Хотя бы потому, что в старом у тебя его тоже не было.

— Как у вас дела? — спрашиваю я с лёгкой усмешкой.

Он что-то говорит. Потом спрашивает, как дела у меня, где я работаю.

— В виду отсутствия предложений от тех, кто обещал мне перезвонить в марте, вышла на работу в СП…

— Да, мне звонили от вас… от тебя… Ольга, кажется… Но на книгу сейчас денег нет… Сплошные вложения, инвестиции…

Мне хочется, чтобы этот разговор продолжался вечно. Я что-то говорю ему про свои переговоры с ТВ, про возможность снять фильм о человеке или о бизнесе, или о чём угодно.

— Нет, денег сейчас на это нет…

Дурачок… Я говорю первое, что приходит в голову, только для того, чтобы не молчать… И потому, что я никак не могу сказать, зачем я тебе, собственно, звонила. Я хочу, чтобы мы встретились.

— Я сейчас захожу в самолёт, не могу говорить больше, — внезапно произносит он. — Лечу из города А в город Б, а потом в Италию… Я буду в Москве на вторые майские праздники. Может быть, мы тогда встретимся? Где-нибудь посидим, поговорим… Кофе, чай…?

— Кофе — выговариваю я, не веря своим ушам и практически прыгая от счастья прямо на глазах у прохожих.

— Хорошо, тогда я прилечу — позвоню, 5-го, 6-го…

И мы оба одновременно произносим одну и ту же фразу с небольшой разницей:

— Очень рад тебя слышать.

— Очень рада вас слышать.

Мы прощаемся.

Я не убита. Не расчленена. Не съедена. И с нетерпением жду майских праздников…

Чем ближе к майским праздникам, тем почему-то мне всё больше кажется, что мы не встретимся. Теперь чувство страха во мне вызывает скорее даже не ОН, а то, что я не смогу его увидеть. Чтобы раз и навсегда разрубить гордиев узел, поставив точ к у.

От невыносимой тоски мне почему-то хочется сбежать в Память, в своё Прошлое. И первого мая я отправляюсь на дачу. Туда, где я провела детство. На дачу, которой больше нет.

Любой поезд можно использовать как транзит. И вот я — на Белорусском вокзале. Холодно, но светит солнце. Я сажусь в электричку у окна справа. Поезд отсчитывает остановки. Каждая — как шаг на одну ступень вниз в Подсознание, погружение в Память, в детство, которого почти что и не было. Ехать полчаса. С каждой ступенью слёзы всё сильнее наворачиваются на глаза, но я сдерживаюсь. Вот уже и дальний пруд за окном, сейчас будет ближний, маленький, всегда покрытый зеленью. Я встаю, подхожу к дверям в тамбуре. Двери открываются. В Подсознание.

Светит солнце, но холодно. Я поворачиваю направо, перехожу дорогу. Большое здание магазина. Теперь он называется как-то иначе. Около него когда-то сидели бабушки, торгующие цветами, яблоками, картошкой. Я иду дальше к Дому. Медленно. Потому что каждый шаг даётся мне с огромным трудом. Я подхожу к торговым палаткам и читаю вывески. Какая-то крутая машина заезжает на асфальтированную парковку. Я не смею даже ступить на этот проклятый асфальт. Он похож на надгробие. Той травы, тех деревьев, которые навсегда остались под ним. Надгробие моему сгоревшему дому. Я прохожу чуть дальше.

Маленький клочок уцелевшей земли нашего участка. Одно единственное огромное дерево, каким-то чудом оставшееся не спиленным чудовищными монстрами, лишившими меня связующей нити с Прошлым. Я подхожу к дереву. Оно находится за новой оградой. Я бы хотела обнять его, но из-за невозможности утыкаюсь носом в доски. Всё плывёт перед глазами. В это дерево всегда ударяла молния, мне было за него страшно, я хотела, чтобы оно жило вечно. И вот оно — единственное, что уцелело. На этом страшном месте. Здесь тогда находилась одна из калиток. Когда мама возвращалась из города с работы по вечерам, она всегда заходила через эту калитку. И потом ещё долго мне будет казаться, что калитка вот-вот откроется, и появится мама…

На нашем участке росло очень много деревьев. И был сад. Из яблонь, вишен, слив, зарослей малины, несчётного количества кустов смородины, красной и чёрной, и крыжовника. Проще сказать, чего у нас не было.

Прошло, наверное, два года после смерти деда, как мне приснился кошмарный сон. Я позвонила подруге — у неё здесь целых две дачи. И она сказала: «Как раз хотела тебе сказать, что…»

Я сразу приехала. Открыла калитку. Подошла к пепелищу, села на какие-то кирпичи и заплакала. Слева валялось колесо от моего детского велосипеда. Всё остальное сгорело в ноль. Это страшно. Очень. Всё, что здесь оставалось, так или иначе продолжало связывать меня с мамой, с детством. И внезапно насильно оборвали даже такую тонкую незримую нить… Ключи от дачи, которые, казалось, теперь можно оставить здесь же, я хранила ещё много лет.

Помню, как на терраске по вечерам «шкварчит» сковородка, а в ней — жареные опята с картошкой. Опята, которых мы насобирали с дедом утром чуть ли не целый мешок. На терраске — на верёвке вдоль стены — подвешены пучки целебных трав. В комнате пахнет керосиновой лампой. Бабушка гадает на картах. За окном — дождик и запах осени. А потом мы разводим костры. Туман и дым от костра. Опавшая листва. Осень. Слово «ностальгия» для меня ассоциируется с этими кострами, туманом и осенью.