Александр Чуманов - Уравнение Бернулли

Месяца два ушло на всякую волокиту. Месяца два Рита еще получала полновесную зарплату, хотя могла бы это дело и на четыре месяца, согласно законодательству, растянуть. То есть два месяца она честно доводила до более-менее вразумительной кондиции свои дела, чем растрогала начальство до такой степени, что оно каким-то образом умудрилось ей не только солидное выходное вознаграждение выкроить — именно вознаграждение значилось в приказе, а не пособие — но и предложило на прощальном банкете, устроенном в ее честь и чем-то явно смахивающем на поминки, занять однокомнатную служебную площадь неподалеку от родителей. Притом — так и сказано было — «пожизненно». В смысле, до смены руководства учреждения.

Это словечко «пожизненно» так тогда Риту царапнуло, что сгоряча она надменно отказалась. С таким видом, будто у нее имеются некие никому не известные перспективы. Отказалась и сразу пожалела, но не слишком. Ибо намерение никогда больше не иметь близких отношений с мужчинами у нее к тому моменту еще больше укрепилось, а страстному желанию полноправно хозяйничать на собственной суверенной территории места в сердце еще как-то не нашлось и, казалось, никогда не найдется. С родителями же никаких забот, в Ромке оба души не чают, особенно папка, все горечи, которые можно было, Рита им уже принесла, осталась самая последняя горечь, но это уж — святое дело…

А вдруг — абсолютно неожиданная улыбка судьбы. Или — на иной вкус — антихриста ядовитая ухмылка. Затащила к себе на долгожданное новоселье Олеська, подруга сердечная, мол, развеешься чуток, заодно поможешь, сколько сможешь, подскажешь чего-нибудь в нужный момент — дело-то суетное, мало ли.

И Рита не смогла подруге отказать, пошла, даже не имея намерения сколь-нибудь существенно «развеиваться». А вышло…

В общем, выпила Рита немного совсем, но опьянела, видимо, изрядно. Если это, конечно, обыкновенным опьянением было. А там все крутили и крутили одну и ту же кассету, где стареющая, несмотря на все ухищрения, «примадонна» все какому-то сопляку набивалась — мол, пригласите, молодой человек, даму, которая годится вам в матери, танцевать, и все тут.

И Риту эта песня как-то вдруг очень проняла, хотя по возрасту и она «примадонне» в дочки годится, и молодой человек, на грех, откуда-то взялся — потом лишь выяснилось, что это друг младшего Олеськиного брата, который вместе с ним в колледже, в смысле, техникуме учился.

И очутилась Рита с этим мальчиком в пустой квартире Олеськиных родителей, которые на новоселье дочери беззаботно пировали до самого утра.

А утром Рита с ужасом и одновременно ликованием осознала, что ведь случившееся с ней, как ни глупо оно звучит, — первая любовь. Ибо ничего, ну, абсолютно ничего равного этому ощущению она никогда еще не испытывала, хотя была уверена, что раза два-три определенно любила, как все нормальные люди. А тут вдруг выяснила, что любовь — это когда, говоря по-старинному, занимается дух. Вот ведь целые эпохи прошли с тех пор, как данное выражение было изобретено, но равноценной замены ему — нет. Что показательно. И дурачок этот семнадцатилетний в нее, двадцативосьмилетнюю дуру, влюбился не на шутку. Если бы хоть один из двоих удержался в здравом уме, все закончилось бы не слишком болезненно. Даже и — несмотря на огласку. Если бы Рита не была серьезно больна, тоже рано или поздно — перемололось бы, как говорится.

И, осознав со всей обреченностью, что друг без друга не протянуть им и дня, отчаянные любовники, стоически перенеся несколько диких, изнурительных скандалов с родней, сняли квартиру в получасе езды от родного города. В захудалом одном городишке.

— Что ж, — трагическим голосом сказал Анатолий Викентьевич дочери на прощанье, — езжай. Мы от тебя не отрекаемся, ты — наш крест, который мы пронесем до конца, что б ни случилось. Однако в любовь твою долгожданную, запоздалую и романтичную я лично не верю. Хотя ты знаешь, что «любовь» для меня — далеко не пустой звук. Но у тебя — только махровый эгоизм, и ничего кроме.

— И все же папа, я — люблю.

— Себя. Только себя. Столкнувшись с бедой, ты решила, что весь мир тебе крупно задолжал. И ничуть не колеблясь, ломаешь жизнь ни в чем не повинного пацана, у которого, как теперь говорят, — «гормоны». То есть — хоть день, да мой? Или еще проще — урвать, хоть под конец, урвать чего-нибудь назло всем!

— Но я колеблюсь, папа! Я ужасно терзаюсь, проклинаю себя, только ничего поделать не могу. Да и Алешечка, клянусь тебе, вцепился как клещ!

— Если б я не знал твоей способности принимать и выполнять свои решения. Но я знаю…

— Э-эх, папка, родной ты мой, любимый!..

— Не надо. Пожалуйста, не надо. У меня ж нет такой твердости характера…

И они уехали, взяв с собой самый минимум вещей. И Ромка, вопреки тайным Ритиным надеждам, тоже поехал. Хотя к деду был явно больше привязан, чем к ней.

— У меня же есть сыновний долг. И не имеет никакого значения то, что я по разным поводам думаю и как оцениваю, — так по-взрослому высказался Ромка, который по собственному почину начал учиться высказываться по-взрослому где-то лет с семи и скоро здорово в этом наторел.

Кстати, на новом местожительстве его неожиданно легко приняли в школу. И только потом случайно выяснилось, что произошло это благодаря тайному старанию завучихи вечерней школы Алевтины Викторовны.

Когда все разбрелись по своим плацкартам и комнаты осветила огромная луна, освободившаяся-таки из влажных, рыхлых объятий облака — существа среднего, как ни крути, рода — Рита вдруг вспомнила, что днем планировала допустить до себя Алешечку. Однако сейчас представить его в своей постели было слишком тягостно.

И тут взгляд Риты совершенно случайно упал на висящий над кроватью образок. И показалось в неверном лунном мерцании, что взгляд Бога сделался вдруг поразительно живым.

«Господи, возьми меня наконец!» — подумала, всего лишь подумала Рита.

«Нынче же?» — удивленно поднял брови Он.

«Да».

«Ну, иди уж…» — ответил беззвучно, однако предельно отчетливо Господь.

— Алешечка! — несколько громче, чем следовало, позвала Рита.

А тот и не спал вовсе. Либо из-за кофе, либо — так… Спал ли Ромка — значения не имело. Вполне вероятно, что парень таился, однако ведь Рита призвала возлюбленного отнюдь не для любовной игры.

— Что? — Он присел возле ее кровати на корточки. По полу дуло.

— Я сегодня умру, Алешечка.

— Но…

— Не перебивай, любимый… В общем, прости меня, если сможешь, и забудь. Похороните меня тут, у них, в лесочке. Там классно, я смотрела. А то у нас в городе… Нет, если суждена мне «геенна огненная», то пусть не на этом свете. Хватит с меня и того .