Эмир Кустурица - Смерть как непроверенный слух

Я сказал:

- Ну да, разве что иногда, немного!

- Нельзя ему больше пить. Посмотри на меня, делаю лучшие пирожные в Сараево, но не могу к ним даже прикоснуться. Хреновая жизнь без шампаньеза, но жизнь есть жизнь. Лучше быть живым, чем мертвым, согласен? Передай отцу: «В наши года уже надо быть осторожней»

Надавал мне столько пирожных, что часть я оставил дома, а часть отвез с собой в Прагу. А отцу перед отъездом сказал:

- Тебе привет от Николы, - и он спросил:

- Какого Николы, кондитера?

- Того самого!

Отец меня спросил:

- И как там Никола, жрет небось свои пирожные? – а я сказал, что нет, боится, из-за инфаркта.

- Бог ты мой, если он будет неосторожен и станет есть сладкое, в котором куча холестерина, то долго не протянет. Как увидишь его опять, передай: «В наши года уже надо быть осторожней…»

Запах николиных пирожных приехал со мной в Прагу. Не смог я в Сараево добиться того, чего хотел, и стало ясно, что теперь стану думать про Майю не только по выходным. Когда я добрался до общежития, на окошке проходной висело объявление: Просмотр «Амаркорда» в двенадцать часов. Так что правильное было у меня предчувствие перед отъездом. В Сараево пропали мои выходные, так и не смог я проверить, наврал ли мне вор Кера, но воскресенье не пропало, посмотрю «Амаркорд». Уставший с дороги, за пару часов я выпиваю огромные количества кофе, а потом спешу в Клуб.

Толпа зрителей быстро рассаживалась на удобные места, а меня охватило какое-то праздничное ощущение. Будто должно совершиться что-то великое, волнующее. Никогда еще ни перед каким представлением меня не охватывал такой трепет. Холщовый занавес раздвинулся, и тотчас же музыка Нино Рота разрушила границу между фильмом и залом. В приморский итальянский городок пришла весна. Какая чудесная композиция, думаю я. Сквозь полет весеннего пуха, летящего над домами Римини, режиссер знакомит нас с городом. Мелкают кадры летящего пуха. Вот беззубый бродяга прыгает и хватает его, бормоча что-то на итальянском, мне слышно лишь – «Ла примавера» и… я засыпаю! Просыпаюсь, слышу аплодисменты, а на экране вижу титры! Слушаю музыку и растерянно оглядываюсь. Сразу же сна у меня не остается ни в одном глазу, и я виновато спрашиваю соседей:

- Чего, крутой был фильм, да?

- Ну ты даешь, как это можно - заснуть на Феллини?

- Устал я просто, сам не пойму, что за ерунда получилась…

- Это, братец, не ерунда, а попадос, - сказал мне один настырный поляк. Вышел я на улицу и потянулся, чувствуя себя паршиво. Нет, ну как это так я заснул прямо на начале великого фильма?

Целая неделя прошла с этим чувством вины. Слушая историю архитектуры, я каялся, историю эстетики – каялся, историю литературы, каялся.

Не помогли и лекции о Новом Завете, хотя мне нравились толкования сокровенных тайн и посланий.

Как же так могло получиться, спрашивал я себя, что ты, тупица, пропустил случай увидеть такое великое произведение искусства. И это в то самое время, когда формируется твой вкус, и очень важно быть вдохновляемым ценными произведениями. И, что еще хуже, перед коллегами мне стыдно не было. Их презрительный взгляд будто говорил мне: ага, конечно, дикарь балканский, спит на фильме Феллини. А мне, все же, казалось, что, пока я спал, что-то из фильма в меня перетекло.

Это как если взять две картинки из фильма и наложить друг на друга, чтобы изображения смешались. Такого объяснять я это не стал бы никому. Чтобы не смеялись, а то больно уж похоже на рассказ о том, как под голову вместо подушки кладут «Войну и мир» Льва Толстого, чтоб «перетекло» и не надо было тратить времени на чтение.

В один из этих унылых перерывов между сдвоенными парами истории архитектуры, я услышал ободряющую новость: копия фильма «Амаркорд» останется еще на неделю, а может и дольше, из-за огромного интереса чешских работников кино. Я сразу же почувствовал облегчение, исчезло чувство вины, но тут возникла новая комбинаторика. Новая дилемма. Если этот вор Кера и Амела не соврали, то на следующих выходных я должен увидеть Майю. Если она меня все еще любит, то грех ее не увидеть. А тут еще мне говорят, что она на Яхорине [21], и вокруг нее вертятся всякие ушлепки. И я забеспокоился - о том, что что-то совсем о ней не беспокоюсь. Ведь навострил уже к ней лыжи сын Бебы Селимович, известнейшей исполнительницы народной музыки. А, ну, тормозни-ка, сынок… Значит так, пятничный сеанс пропускаем, ну, не вопрос, забьем сеанс на понедельник.

В пятницу, ровно в два, отправился поезд из Праги в Сараево. Я влетел в болгарский купейный вагон и решил с денег, вырученных от продажи пластинок «Weather Report», оплатить спальное место до Белграда. Конечно, деньги эти предназначались на финансирование съемки выпускного фильма «Герника», но все-таки важно, чтобы я приехал в Сараево отдохнувшим. И на обратном пути сделаю так же. Сделаю все, чтобы, вернувшись, быть в состоянии посмотреть «Амаркорд» Фредерико Феллини.

Растянувшись на узкой полке болгарского вагона, в котором мешались запахи колесной смазки и дешевых духов, я читал лекции по режиссуре профессора Отакара Вавра. И, под однообразный стук колес, утонул во сне. Резкое торможение разбудило меня через несколько часов. Поезд остановился в какой-то дыре, я проснулся и мое сердце сильно застучало. Наверное, приснилось что-то, думал я, пока в паху меня не зачесалось. И как начал я с тех пор чесаться, так и не смог остановиться до самого Сараево. Везде по телу у меня свербило. Время от времени я заходил в грязный туалет и поливал себя водой, чтоб избавиться от расстройства, что, вот, потратил деньги, а спать не могу, и, судя, по всему, подцепил чесотку. Не сдержался, и заявил усатому болгарину:

- Слышишь, усатый, без обид, но поезд твой чесоточный, чешется у меня прямо везде, свербит по всему телу.

А он мне:

- Братко, у меня поезд сто процентов гигиены, - и брызнул спреем, от которого снова завоняло дешевым запахом, неприятно отдающим колесной смазкой.

- А ты, кто знает какие бляди водил, братко, в кровать, вот получил мандавошки, ха-ха..

- От мандавошек чешется только в одном месте!

Добрался я домой, а по всему телу повыскакивали у меня прыщики. Показал их Сенке, а она говорит:

- Чесотку ты подцепил, Эмир, типичная чесотка, ничего другого!

Сразу же достала какую-то желтую мазь. Намазался я ей от головы до пят, и она сказала:

- Пройдет, только надо все время мазать. Ничего страшного, хоть и неприятно.

И я, под воротник вымазанный желтой мазью, уехал на Яхорину. Отец дал мне свой фольксваген. За рулем был Зока Билан, и еще были Харис, Паша и Злая Мулабдич.

В отеле «Яхорина» Майи не было. Выпили мы немного, и поехали к «Младости» где, будто бы, сидели и пили Майя и Селимович. Не было их в «Младости». Тут уж мы напились так сурово и мужественно, что я даже рад, что мы никого не встретили. А то начались бы все эти пьяные разговоры. Я уже тогда владел техникой самоподслушивания. И, поскольку был пьян не беспробудно, помню, что надоедливо долдонил одно и то же. Опять же, происходило это против моего желания, пьянство овладевало мной, трезвость выталкивала меня назад, в общем, шансов на другой исход этого вечера не было. Пока с тем, с чем не совладала трезвость, не справился страх.